— Милая, тесные контакты на этом пароходике не могут повредить вам. Вы уже согласны выпить?
— Да, сейчас было бы здорово.
Они идут в трюм пароходика…
Спальня девушки в доме рядом с трущобами. Свет — только от шкалы радиоприемника. Мы видим две фигуры на постели и слышим, как девушка удовлетворенно вздыхает, тяжело дышит. Внезапно двумя этажами ниже слышится звон разбитого окна, свисток полицейского, разъяренные голоса людей. Воет сирена полицейского автомобиля. Голоса звучат громче.
— Что происходит?
— Буянят. Грабят.
В темной комнате Олли идет к окну.
— Второй раз на этой неделе. Не выглядывай!
Он выглядывает.
— Я никогда ничего такого не видел.
— Только не высовывайся из окна. Они стреляют по головам.
— Если бы у мира был язык, именно так он бы кричал, да, так бы он орал.
Он высовывается немного из окна. Его лицо озаряется красной вспышкой револьверного выстрела из полицейского автомобиля. Вздрогнув, он сбивает с подоконника горшок с цветком.
— Мой цветок!
— Извини. Я завтра куплю тебе другой.
— Пожалуйста, пожалуйста, вернись ко мне. Пуля попала в окно —…
Пуля разбивает верхнее стекло окна. Девушка вскрикивает.
— Ладно, детка. Прочитаем об этом завтра, а сегодня давай забудем…
— Мне кажется, они… они уезжают!
— Иди ко мне. Дай я обниму тебя — хотя бы одной рукой. Банда уехала. Вдвоем нам нечего бояться.
Она всхлипывает.
— Тише, тише. Я спою тебе песенку. Если будешь плакать, не услышишь.
— Спой. Я буду слушать.
— «Fly away. Fly away and stay away, Sweet Kentucky Baby Babe», — Олли поет «Kentucky Babe». — Завтра я пойду в цветочный магазин и куплю тебе новую герань, даже две. Три!
— Цветок, с которым ты сжился, к которому привык, как будто говорит с тобой, когда входишь в комнату.
— Новый цветок заговорит с тобой очень скоро. Смотри, как стало спокойно. Если не считать твоего плача. Ложись поближе ко мне.
— Мне было так стыдно вести тебя в это гетто, и —…
— С тобой я забыл все, чего стыдился, а мне есть чего стыдиться. Пусти мой язык в твой ротик, и ты перестанешь плакать.
Олли выходит им дома с меблированными комнатами. Туманное, призрачное утро, все вокруг напоминает о насилии, разбитые стекла блестят в раннем утреннем свете. Он идет, и стекла хрустят под его ногами.
— Хорошо, что на мне ботинки… какая чудная девушка… в жизни не было более счастливой ночи, — размышляет вслух Олли.
Он выходит на перекресток посредине улицы. Опирается, чтобы сориентироваться, и все вокруг него — бесчисленные осколки разбитого стекла — отражают его в разгорающемся свете утра. Он пожимает плечами и идет в направлении, которое знает не лучше, чем любое другое. Остаются разбитые стекла, разгорающиеся все ярче.