, певшая «Violets for Your Furs».
Чарли говорит, что причина моего провала на писательском поприще лежит в избытке сантиментов, и по этому вопросу я никогда не спорю с ним, даже не пытаюсь сказать ему: «Малыш, тебе двадцать, а мне тридцать, и однажды днем или, может быть, ночью, ты бросишь меня безвозвратнее, чем забросили этот старый склад». Вообще-то я должен сказать ему что-нибудь в этом роде, но боюсь, что он будет смеяться — не потому, что отвергает идею, а над баварским бюргером, чья кровь досталась мне по наследству от предков моего отца.
Пора начать со вчерашнего дня.
Мы с Чарли не хотели вылезать из постели, потому что это был самый холодный день зимы. У Чарли был грипп в его первой, высокотемпературной стадии, отчего было необыкновенно приятно касаться его горячего тела. От одной мысли о том, что надо нагишом бежать в туалет, бросало в дрожь, но от этой мысли никуда нельзя было деться, потому что была уже половина пятого, а мы обещали Моизи помочь ей подготовиться к ее таинственному приему, который должен был начаться в половине шестого. Я знаю, что Моизи — достаточно странное имя, чтобы вводить его так резко, но ее так зовут. Это ее первое, последнее и единственное имя, известное всем, кого я знаю или знал. Поскольку оно ни на что не похоже, а вам, пока не закончилась эта «голубая сойка», придется снова и снова встречаться с этим именем, то позвольте мне научить вас произносить его правильно. Сначала скажите «Мо». А теперь скажите «Изи», постаравшись сделать ударение (ироничное) на тонком и протяжном первом «и». А что касается остальной части названия, которое я дал этому своему труду, то скоро вы поймете не только его уместность, но и совершенную необходимость, так как среди всеобщих дуализмов и прочих плюрализмов всегда существуют мир рассудка и мир вне его: но сейчас довольно об этом.
Пора вернуться ко вчерашнему дню.
Чарли все пытался уверить меня, что одноногий никелированный будильник на ящике возле кровати ночью остановился, но я поднес будильник к его уху, чтобы он мог услышать тиканье. Тогда он стал пытаться удержать меня любовными играми, но я сказал: «Малыш, перестань», — и помчался в импровизированный туалет, и прежде, чем я кончил мочиться, он присоединился ко мне у треснувшего толчка без сиденья, и было очень приятно снова коснуться маленькой горячей печки его тела. У меня уже опустился, но сейчас снова встал, если вы понимаете, о чем я, хотя, думаю, это совершенно глупое добавление, и тут зашло слишком далеко, даже для парня с пастбищ Техаса — то, что он сделал, а я захожу слишком далеко, когда рассказываю об этом, но просто картина без этого будет неполной. Он поймал струйку моей мочи в сложенные ладони и растер ею свое лицо, как будто применил лосьон после бритья, и, что поделаешь, в этом была такая интимность, что я, старше его на десять лет, и будучи родом вовсе не с пастбищ Техаса, почувствовал себя обязанным это записать.