Чарли удалился в угол, из которого бросил на меня отчаянный взгляд, после чего опустил веки на полные слез глаза. Я стоял, размышляя. Любовь встает между людьми. Хотя я продолжал видеться с Моизи после появления Чарли, всякий раз, когда она открывала двери на Бликер-стрит в часы приема, между нами вставало что-то еще менее материальное и ощутимое, чем ее сегодняшний наряд. Думаю, что после того, как Лэнс разбился на льду, она решила, что следующей моей любовью будет она сама. Согласитесь, что это только предположение, а не самонадеянность. И я после недолгих размышлений пришел к тому, с чего и начал — что любовь встает между людьми: мне это было так же ясно и так же непонятно, как любой закон природы.
Фотографы сейчас снимали Моизи, как будто происходило важнейшее событие в ее жизни, прыгая вокруг нее, как стройные элегантные лягушки, принимая самые странные позы для каждого снимка. Поведение Моизи было одновременно и кротким, и привычно напрашивающимся на провокацию. Она позировала для них неожиданно легко и свободно. Это совершенно не было похоже на нее, а больше напоминало Айседору Дункан, позирующую Арнольду Генту где-нибудь на ступенях Парфенона.
Клянусь, она была как танцовщица, и я вспомнил, как Лэнс говорил: «Моизи грациозна, и другой быть не способна. Я тоже».
(Может, поэтому их тянуло друг к другу?)
* * *
Я никогда не видел Моизи такой прекрасной, как в этот вечер. Не осознавая этого, я приближался к ней все ближе и ближе, и вот моя рука уже обвилась вокруг ее талии, но ее лицо не изменилось, разве только подбородок поднялся чуточку выше.
— Моизи? Ты можешь выслушать меня?
— Нет. А ты можешь заткнуться?
— Но я должен сказать тебе кое-что, прежде чем все вещи отобьются от рук.
— Что ты имеешь в виду, и от чьих рук они должны отбиться? От моих или от рук этого зареванного молокососа?
— Моизи, ты же понимаешь, что мы имеем в виду.
— Да, — ледяным тоном сказал она. — Ничего. Именно это вы имеете в виду для всех, кроме самих себя, и спасибо вам за ту неоценимую помощь, что вы оказываете мне в проведении приема, устроенного ради моего объявления.
— Моизи, ты можешь хоть немножечко посвятить меня в тайну этого объявления?
— Восьмидесяти семи лет, в Белвью.
Я попытался рассчитать, что можно извлечь из этой информации. Сначала я решил, что она имела в виду своего двоюродного дедушку, к которому она очень привязалась с тех пор, как он стал ее единственным на свете родственником, и подумал — наверное, она имела в виду, что он скончался в своем Белвью, что было весьма правдоподобно, поскольку жил он за счет благотворительности, хотя не получал никакой благотворительности, кроме привязанности Моизи, но как-то все это не вязалось с природой ее надвигающегося объявления. Я чувствовал, что это уже пахнет инквизицией, но меня толкало продолжать допрос.