Я как раз думал об этих «голубых сойках», которые хранил у Моизи, приближаясь к ее ателье на Бликер-стрит сквозь туман зимнего утра, когда туман неожиданно разрезал свет фар патрульного автомобиля.
Нет нужды говорить, что я не испытывал ни малейшего чувства приязни к полицейским автомобилям — особенно, когда я один на улице в такой безлюдный час.
Я сделал вид, что не замечаю автомобиля, медленно катившегося сзади меня, пока из машины не прокричал мне угрожающий голос этакого супермена:
— Эй, там, брось то, что держишь, лицом к стене, упрись руками.
— Это вы мне?
— Я сказал, брось, что держишь, и…
— Это всего лишь фотография в рамке под стеклом. — Я все еще продолжал держать ее над моей головой.
Я ее, конечно, не бросил, а тихонечко опустил. Быстрые и лихорадочные образы, носившиеся в моей голове, тут же родили аналогию между медленным жестом опускания фото Лэнса из положения над моей головой в положение перед моим лицом и движениями священника, держащего во время евхаристии чашу с вином, и эта аналогия вызвала у меня нечто среднее между смехом и вздохом. Я не слышал, открылась или захлопнулась дверь машины, не слышал тяжелых шагов полицейского, но снова вздохнул, на этот раз без смеха, когда фото вырвали у меня из рук.
— Тут фотка голого мужика.
— Это не фотография голого мужчины, это фотография звезды фигурного катания в трико.
— Еще один извращенец. Поставь его к стенке.
Меня грубо повернули лицом к угловому зданию, толкнули к нему, и руки начали меня обыскивать. Мой жар преувеличил их размер и брутальность. Мне стыдно признаться, но грубое обращение было мне почти приятно — думаю, оно напоминало мне грубый иногда подход Лэнса к любовным играм, если я слишком долго, по его мнению, засиживался с «голубой сойкой».
— Что с тобой за бумаги?
— Литературные труды, которые я…
— Двигайся в машину.
И тут я почувствовал, как что-то твердое и холодное обернулось вокруг моих щиколоток, стянув их вместе.
Мне на щиколотки наручники — и двигаться!?
— Как и куда?
— Отвезем тебя на станцию.
— На Центральную или на Пенсильванию? — истерически засмеялся я.
— Хитрую жопу любят, только когда ебут.
Он снова повернул меня и толчком швырнул на решетку.
— Вы мне чуть руку не сломали!
— Я тебе, хуесосу, все кости переломаю, если ты у меня не запрыгаешь как жаба, ха-ха, давай прыгай или ползи, но чтоб быстро!
Посмотрев вверх, я увидел, что его лица почти не видно из-за зимнего предутреннего тумана, и подумал, что моего лица точно так же не видно ему.
— А я думал, вы к несовершеннолетним никогда не пристаете без причины.