— Так чем же ты занимался, сын, оставив правительство?
— Я же сказал: ходил. Инвестировал в людей. Рассказывал истории.
— Я поссорился бы с тобой, назвал бы тебя неблагодарным мальчишкой, если бы Нимки и Папади не утверждали, что это убьет меня. Но ты и есть неблагодарный мальчишка. Мы дали тебе все — все, — а ты просто выбросил все это на обочину. — Он дважды вздохнул. Каждый вдох давался ему с великим трудом. — Ну, что ты думаешь? Глупости, верно?
— Похоже, за тобой хорошо ухаживают.
Отец закатил глаза. Казалось, он уже где-то по другую сторону боли. Он продолжал жить благодаря одной лишь силе воли. Продолжал ради чего-то, непонятного мне.
— Ты не представляешь, как я от всего этого устал.
— Не говори так.
— Пораженчество, да? Твоего сверхчеловеческого ума не нужно, чтобы понять: ничем хорошим это не кончится.
Я развернул стул и уселся на него верхом, сложив руки на спинке и уперев в них подбородок.
— Что ты еще должен сделать?
Два смешка, один из динамика, второй — влажное бульканье в натруженном горле.
— Скажи мне, ты веришь в реинкарнацию?
— Разве все мы не верим? Мы же индийцы, мы на этом стоим.
— Нет, на самом деле. В переселение души?
— Что именно ты делаешь? — Задавая вопрос, я уже знал ужасный ответ. — Глаз Шивы?
— Ты так это называешь? Хорошее имя. Поддерживать мое существование — лишь малая часть того, что делает эта машина. В основном она обрабатывает данные и запоминает. Маленькая частица меня каждую секунду перемещается в нее.
Разум, загруженный в компьютер, иллюзия бессмертия, бесконечная реинкарнация в образе чистой информации. Тусклое, бесплотное богословие постчеловечества. Я писал об этом в своих статьях в «Нации», заставлял свои мыльные семейства столкнуться с этим и понять всю фальшивость этих посулов. Теперь будущее было здесь, во плоти, в моей личной реальной мыльной опере, в моем собственном отце.
— Ты все равно умрешь, — сказал я.
— Это умрет.
— Это — и есть ты.
— Той физической части меня, что была десять лет назад, сегодня нет. Каждый атом во мне иной, но я продолжаю думать, что я — это я. Я терплю. Я помню, как был тем, другим физическим телом. Это непрерывность. Решив копировать себя, будто папку с файлами, я, конечно же, уйду в эту темную долину, из которой нет возврата. Но, быть может, быть может, если я продолжу себя, если смогу переместить себя — мало-помалу, воспоминание за воспоминанием, — может, смерть тогда ничем не будет отличаться от стрижки ногтей.
В помещении, наполненном таким количеством разных медицинских звуков, не может быть абсолютной тишины, но слов больше не было.