Речной обителью назвал этот город мой отец.
Речь идет о городе Чарлстон, штат Южная Каролина, а мой отец был его уроженцем и обожал свой город до рези в глазах, которую испытывал, гуляя по извилистым узким улицам. Чарлстон был делом жизни моего отца и его увлечением, предметом тихого помешательства и главной его любовью. Вместе с кровью отцовская страсть передалась мне, я до сих пор ею болен и выздоравливать не хочу. Я родился и вырос в Чарлстоне. Две реки, Эшли и Купер, своим течением определили течение всей моей жизни на этом благословенном полуострове.
Я берегу хрупкую фарфоровую красоту Чарлстона, как ракушку с тонкими полупрозрачными створками. Душа моя приобрела очертания полуострова, прокаленного солнцем и орошенного водами двух рек. Каждый день меня питают своей энергией высокие приливы, послушные прихотям и ритмам полной луны, встающей над Атлантическим океаном. Я проникаюсь покоем, когда вижу ряды пальмовых деревьев, которые несут стражу на набережной у озера Колониал-лейк, или слышу раскаты колокола церкви Святого Михаила, которые разносятся по Митинг-стрит над деревьями, где обитают цикады. С раннего детства я всей кожей ощущаю, что принадлежу к числу неисправимых существ, именуемых чарлстонцами. С удивлением я осознал, что мое рождение в этом городе — скорее призвание, чем дар, это моя судьба, а не мой выбор. Я почитаю за великое счастье быть уроженцем одного из прекраснейших городов Америки, не хвастливо задранного вверх, отполированного и напомаженного, а невысокого, прихотливо сотканного, чуждого всему показному, кричащему, выпирающему. И пусть Чарлстон выглядит старомодным, как муслин и смокинг, сдержанность он предпочитает бахвальству.
Мальчиком я мог на заднем дворе собственного дома наловить корзину голубых крабов, связку камбалы, дюжину окуней и садок белых креветок. И все это не выходя из города, завораживающего, как музыка заклинателя змей, волшебного, узорчатого и причудливого. Чужак замирает здесь от восторга, а местный — от гордости. В укромном уголке вы наталкиваетесь на решетку, ажурную, как кружево, на винтовую лестницу, изящную, как мачта. В глубинах городских садов вас обступают жасмин, камелии и множество иных цветов, будто украденных из Эдемского сада просто из любви к красоте и забавы ради. На кухнях плиты сияют от счастья, пока баранина маринуется в красном вине, готовится соус для салата, крабовое мясо пропитывается хересом, заварной крем доходит на огне, а сливочные бисквиты остывают на столе.
Из-за искреннего и благотворного пристрастия к кулинарии, садоводству, архитектуре чарлстонцы придерживаются убеждения, что умение жить хорошо является для человека и гражданским долгом, и нормой поведения. Чарлстон накладывает удивительный отпечаток на всех, кто вырос в нем. Все, о чем я расскажу вам, предопределено Чарлстоном, им рождено, а подчас им разрушено. Но в разрушениях виноват не город — виноват я сам. Каждый отзывается на красоту по-своему. И при всей своей власти Чарлстон не всегда может спасти человека от самого себя. Зато Чарлстон в высшей степени терпим к странностям и причудам. В этом аристократизме много хорошего вкуса, который проистекает из понимания, что Чарлстон пребудет вечно, а мы здесь — только гости.
