— Я не встречала отца, который бы любил сына так, как твой отец любит тебя, Лео.
— А вот моя мать вам никогда не нравилась.
— Не говори за меня, Лео.
— Хорошо. Но вы учили меня говорить вам правду. Иначе психотерапия не стоит выеденного яйца. Это ваши слова. А правда такова: вы не любите мою мать.
— Как я отношусь к твоей матери, не имеет значения. Важно, как к ней относишься ты.
— Я примирился с ней.
— Это великое достижение. Иногда это самое лучшее, что мы можем сделать. Ты научился терпимости и прощению по отношению к матери. Не уверена, что мне на твоем месте это удалось бы.
— Так Она ведь не ваша мать!
— Слава богу! — вырвалось у доктора Криддл, и мы с ней рассмеялись.
Кинг-стрит я перешел в неположенном месте, чтобы срезать путь до антикварного магазина Харрингтона Кэнона, который находился напротив театра «Сотайл». Я страдал болезнью молодого южанина: испытывал потребность всем и всегда нравиться, а мистер Кэнон представлял для меня неразрешимую задачу: угодить ему было невозможно. Зато я был избавлен от необходимости гадать, в хорошем настроении пребывает мистер Кэнон или нет: всю жизнь он прожил как живая реклама удовольствия, которое можно извлечь из плохого настроения. Первые недели нашего общения напоминали кошмар, мне понадобилось время, чтобы привыкнуть к его колючкам. Больше всего неприятностей доставляло не то, что он жил как будто с терновым венцом на челе, а то, что он любил свой венец и ни за что не согласился бы снять его.
Когда я переступил порог его магазина, внутри было так темно, что глаза должны были привыкнуть, прежде чем я смог различить Кэнона у дальней стены. Его голова, как рогатая сова, возвышалась над английским письменным столом, за которым он сидел.
— От тебя воняет, как от деревенского кабана, — приветствовал меня мистер Кэнон. — Иди помойся, пока мой бесценный товар не пропах испарениями твоего тела.
— Привет, мистер Кэнон! Что вы, от меня аромат, как от персика. Это у нас семейное. Благодарю вас на добром слове.
— Ты белый охламон, только и всего, Лео. И нечего тут обижаться. А на твою семью мне плевать. Потому что, сэр, такие, как вы, для меня вообще не существуют.
— Скажите, а деревенский кабан, о котором вы упомянули, он пахнет иначе, чем, скажем, воспитанный в окрестностях Чарлстона?
— Да, наши кабаны хорошо воспитаны и вообще не потеют.
— Я видел, вы потеете. И гораздо сильнее, чем деревенский кабан.
— Ты мерзавец, если у тебя язык повернулся такое сказать. — Он посмотрел через такие же толстые, как у меня, стекла очков. — Чарлстонцы никогда не потеют. Иногда на нас выступает роса, как на кустах роз или гортензий.