Привезли нас в свой лагерь, развязали цепи, построили пленных в одну шеренгу, нас поставили перед ними. Подошел комендант лагеря, что-то заговорил по-немецки. Борис, переводчик, перевел, что за побег нам дадут по 15 розог и 15 суток карцера. Стали нас палачи сечь, все удары считал сам фашист-комендант. Мы стали больными, все в крови. Нам бы лежать, а в карцере ни сесть, ни лечь, только стоя. Питание: кружка воды и крошка хлеба. Но судьба и тут по-своему вела. Борис, переводчик, оказался хорошим человеком. Родом он был из большого города, мать русская, отец немец. По-немецки он говорил хорошо, а душа у него была русская. Он нас очень жалел.
Борису комендант доверял ключи. И он приносил нам баланду, хлеб и мазь для натирания. И мы остались живы и даже немного поправились. Вот как его забыть? Никак нельзя! И мы ему помогли, когда нас освободили, вы дальше об этом узнаете. И его назначили в нашей армии переводчиком.
Меня с Андреем последними секли и прекратили (применять этот вид наказания), потому что наши немцев погнали. Первое время когда мимо нашего лагеря везли немцев на фронт, они первое время кричали нам: "Даёшь Москау, рус капут, в Америку за золотом!" Вот у них какие были замашки: хотели покорить и закабалить весь мир. Если бы Россия их не остановила, они бы это сделали. А перед войной Америка, Англия и Франция немцев натравливали на нас. Потом видят, дело плохо, и к русскому Ивану поближе.
Пришло время, стали нас эвакуировать на запад. Нашим охранникам машинисты паровозов кричали, что немцев погнали по всему фронту. И в это время разболелся у меня большой палец у правой руки, гной пошел до кости. Я пошел в санитарный барак к нашим докторам (военнопленным). Один, украинец из Кировограда, наложил на палец гипс. Сказал, что перелом, и пальцу нужен покой. И правда, через неделю боль стала утихать. И вот команда: "Кто больной - садись на машины!" Я и еще немногие вышли – больные из санитарного барака. И Андрей Бочкарев вышел как якобы больной, с температурой. Борис, переводчик, сказал немецкому врачу: "Кранк" (больной). Больных повезли на машинах, здоровые пошли пешком в Кировоград, в очень большой лагерь. В нем было 250 тысяч наших пленных. Нам санитары сказали, что здесь немцы заморили голодом 220 тысяч. Тут нас с Бочкаревым разделили по разным группам: я остался с больными, а он попал к здоровым. Здесь нас едва не освободили наши. Переправились через Днепр танки, но до Кировограда немного не дошли – остановили немцы. Пленных опять стали эвакуировать на запад: больные на поезде, здоровые пешком. Из вагонов никуда не выпускали, вагоны запирались, оправлялись в параши. Привезли нас в город Славута на польской границе. Лагерь в Славуте тоже очень большой, жили мы в двухэтажных кирпичных зданиях, видно, военных казармах. Высокая колючая проволока и вышки, как в Кременчуге. Среди охранников полицаи разных наций, злые, как собаки, бьют по страшному. Большинство мадьяры и поляки. Нам сказали пленные, что здесь нашего брата заморили 360 тысяч. Молотов назвал этот лагерь лагерем смерти.