В один из дней конца сентября командир полка приказал разведчикам находиться рядом с командным пунктом.
— Вы мой самый надежный резерв, — сказал майор Кузминов с улыбкой, то ли шутя, то ли всерьез.
Нескольким разведчикам я поставил задачу — наблюдать за противником, с остальными укрылся в тесном, полузасыпанном землей блиндаже. Вдруг почувствовал недомогание, тошноту и сильную боль в правой стороне живота. А тут, как назло, кто-то крикнул:
— Лейтенанта Зайцева к командиру полка!
Спохватился было, но сразу упал, перед глазами поплыли разноцветные круги. Разведчики ко мне подскочили: что, мол, случилось? Я им сквозь зубы с трудом говорю:
— Доложите что-нибудь... Ну, ушел Зайцев... Скоро будет. Может, пройдет у меня. Желудок, наверное.
Но боли не проходили, наоборот, стали еще сильнее, и я подумал, что это, скорее всего, аппендицит. Через некоторое время прибежал связной, выпалил:
— Вас немедленно требует командир!
А я не мог разогнуться. Что связной доложил Кузминову, не знаю, но вскоре появилась врач Людмила Безродная.
— Что с вами, товарищ лейтенант? — Голос официальный, сухой.
Склонилась надо мной, осмотрела, взгляд стал колючим и холодным.
— Что с вами? — спросила строго.
Я показал, где болит.
— Все ясно. Это аппендицит. Вас надо отправить на ту сторону, здесь операцию сделать невозможно, — определила она.
Для меня не было ничего страшнее такого приговора. Превозмогая боль, я старался распрямиться, чтобы увидеть ее лицо. Мне хотелось что-нибудь сказать, но я боялся расцепить зубы и застонать.
Тогда я приложил к своим запекшимся губам два пальца и, умоляюще глядя на Людмилу, попытался дать ей понять, чтоб молчала. Я считал, что это позор: с какой-то ерундой — с аппендицитом — в такой час, когда решается судьба плацдарма, оставить своих смельчаков, свой полк! Что они подумают обо мне?!
Я отнял пальцы от губ, и моя рука невольно сжалась в кулак. Боль немного отпустила, я закрутил головой, чтобы снова найти лицо врача и получить ответ. Солнце заглянуло через дыру в перекрытии блиндажа, стало светлее, и я заметил, какие красивые глаза у Людмилы. В них отразилась тревога. В самом деле, оставляя меня, она должна была взять на себя огромную ответственность — ведь мог развиться перитонит... Она еще колебалась, еще не приняла окончательного решения, но но ее прекрасным глазам я уже догадался: поняла меня!