— Признайся, Зайцев, ведь наверняка раньше его поймали и приберегли на всякий случай?
Мне, наверное, раз десять пришлось повторить:
— Никак нет, товарищ полковник!
Вскоре прибыл переводчик лейтенант Изар Городинский. Адъютант комдива поставил перед пленным миску горячей, ароматно пахнущей гречневой каши и полстакана водки. Городинский весьма вежливо пригласил немца отужинать. Тот громко сглотнул слюну, но к пище не притронулся.
Переводчик повторил приглашение.
— Прежде чем убить меня, — сказал пленный дрожащим голосом, — разрешите написать письмо матери. Мне известно, что русские разрешают перед казнью писать родным письма.
Городинский перевел его просьбу.
— Во-первых, — сказал комдив, — разъясни ему, что мы пленных не убиваем. Во-вторых, каким образом можно передать матери письмо? Где находится его мать?
— В Берлине, — ответил немец.
— Далековато, — заметил комдив.
— А что, — нашелся Чередник, — пусть ответит на все наши вопросы и пишет письмо своей матери. Дойдем до Берлина, доставим его письмо, если, конечно, сохранится улица, дом и будет жива мать.
После подробных разъяснений переводчика о том, как мы относимся к пленным, немец успокоился, с удовольствием съел гречневую кашу, весьма учтиво поблагодарил за ужин и попросил разрешения закурить. Жадно затягивался, наслаждаясь дымом и о чем-то напряженно думая, затем, погасив окурок, решительно поднялся и сказал:
— Я готов отвечать на все ваши вопросы.
Оказалось, этот лейтенант в 23 часа должен был с разведгруппой выйти в поиск на наш передний край, чтобы взять в плен русского. Его группа уже прибыла на исходное положение и ждала команды на выход. А мы опередили!
— О эта дьявольская русская зима! — сокрушался немец. — Это она заставила меня опуститься ниже бруствера, натянуть на голову капюшон и не позволила подняться, чтобы посмотреть в сторону русских позиций... Потом я, наверное, задумался... вспомнил дом, мать... И вдруг все исчезло, темно стало. Кто-то рванул за воротник — показалось, что сам черт тянет меня через трубу куда-то в небо...
Немец рассказывал вполне серьезно, с печалью, будто оправдывался перед собой.
Он поведал не только о своем состоянии в момент пленения, а сообщил и ценные данные о планах и намерениях своего командования.
Когда пленного увели, комдив подошел ко мне:
— Ну вот, теперь и я буду считать тебя настоящим разведчиком.
— В моей роте, товарищ полковник, все — настоящие разведчики! — ответил я с гордостью.