Приезжая сомнительно покачала головой, села на диван, посадила возле себя Марину, притянула ее к себе за обе руки и стала пристально смотреть ей в глаза. Марина не отворачивалась, не опускала глаза, но душа ее таилась за зеркальною ясностью черных глаз, и заветное чувство, сжившееся с душой ее, не должно было изменить ей, так привыкла она скрываться от всякого постороннего взора и всякой догадки.
— Марина, — со мной не притворяйся!.. Может быть, ты в самом деле не совсем здорова, это бывает, особенно когда приходится терпеть неприятности и горе… (Тут княгиня кашлянула раза два с трудом, как будто что-то теснило ей грудь.) Но кроме того, ты должна быть… расстроена!.. И потому-то я к тебе приехала. Тебе нужно утешение друга: я тут! Будь со мною откровенна!
Марина остолбенела. Никто не смел до тех пор напрашиваться на ее доверие. Это была первая попытка. И от кого же?.. Княгиня Л…, самая модная и самая ветреная, по-видимому, из молодых и беззаботных щеголих высшего круга, добрая, но слывшая пустою, княгиня Л… менее чем всякая другая казалась способною ей сочувствовать, ее понимать. Некогда они учились вместе танцевать, играли вместе в куклы и потому сохранили привычку говорить друг другу ты, видались раза два в неделю, обедали одна у другой, иногда выезжали вместе; но так как между ними не было в умственном отношении ничего общего и сходного, то и не могло быть никакого обмена доверия и признаний. Да и в чем было Мэри признаваться княгине?.. Как и Марина, единственная дочь, она росла, балована и любима; как и она, появилась в обществе блистательная и приветствуемая всеобщею благосклонностью; но счастливее ее, вышла замуж; за молодого человека по любви и с тех пор, хотя слабое здоровье иногда покрывало бледностью ее классическое лицо, она не переставала показываться всегда торжествующею и веселою на поприще света, участвовала во всех его удовольствиях, предавалась всем его волнениям и рассеянностям. Ее называли тоже счастливой и ей тоже многие завидовали. Только чрезмерная живость ее характера болезненно изобличалась иногда в беспокойстве ее взоров, всегда как будто ищущих чего-то; только возбужденный нервическою раздражительностью ум ее быстро и не всегда ловко перебегал от предмета к предмету, и многословные вопросы, не дожидаясь ответа, сыпались потоком из судорожных уст ее. За это приятельницы называли ее иногда шутя вопросительным знаком и говорили, что она вечно как будто играет в игру прерванных слов, но никому в голову не приходило, чтоб сердце ее, если оно у нее было, могло участвовать в этой излишней пылкости и стремительности ее мысли.