Однако блаженство их не оставалось совершенно безопасным: со стороны севера сбиралась на них грозная туча. Ухманские скучали без своего кумира; мать Бориса неоднократно спрашивала, когда он намерен вернуться к ней; наконец последнее письмо ее принесло известие, что она больна и ждет сына, чтоб «еще раз» взглянуть на него. Приписка сестер была патетически призывна и отчаянна.
Борис испугался бы смертельно, если бы в то же время не получил письмеца от отца, в котором добрый старик благословлял его на продолжение путешествия, уведомляя при том, что все в доме живы, здоровы и благоденствуют. Это успокоительное уверение подтверждалось и длинным посланием от Вейссе. Стало быть, вести различествовали и разногласили из двух этажей дома, как два журнала противных между собою партий. Борис, впрочем, лучше приготовленный, чем обыкновенная публика журнальных читателей и подписчиков, догадывался, с какой стороны была правда и истина, и ничего не изменил в дальнейших своих распоряжениях.
Его ответ матери и сестрам был написан без колебания, нежно, ласково, от души, но с твердым отказом возвратиться и с просьбою доставлять ему следующие известия уже в Ниццу. За глаза он был смелее, и любовь придавала ему самостоятельность. Гейдельбергская очарованная и очаровательная жизнь описывалась им лишь отчасти, то есть употребляя эгоистическое местоимение я везде, где вероятность рассказа требовала бы поставить чистосердечное и сердечное мы; благодаря этому умственному ограничиванию собственных мыслей он мог передать пламенно и живо, так, как чувствовал, всю полноту, всю свежесть и беззаботность своего добровольного отшельничества. Эти полупризнания дышали им умалчиваемою страстию, и письмо было красноречиво, как сама страсть. Следует прибавить, что оно писалось в гостиной Марины, откуда Борис не отлучался по целым дням и где он привык даже заниматься. Кончив, он захотел прочесть его той, которая дышала незримо, но ощутительно, под каждым словом, каждым выражением письма. Слеза умиления и благодарное пожатие руки были его наградою после этого чтения, прослушанного молча, очи в очи.
— Но, друг мой, — заметила она, — ведь завтра еще не пойдет отсюда почта: это преждевременный труд, письмо должно дожидаться.
— Пусть его лежит себе здесь! — было ответом, и Борис запер его беззаботно в ящик стола, что-то напевая. Он был доволен собою и своею решимостью!
Дня через два, после завтрака, она и он шли об руку на прогулку, желая воспользоваться благотворным солнцем полудня. Медленно и задумчиво осматривали они прелестные местоположения, с которыми им надлежало вскоре проститься. Их взоры благодарили край, где им расцвела новая эра любви и радости. Их мысли, следуя за извилинами серебристого Некара, перебегали вслед за ним по долинам, у подошвы гор, припоминая дни, ими тут мирно проведенные. Так добрались они до местечка, называемого Вольфсбруннен, где путешественникам показывается, как достойная замечания, одна мнимая диковинка, то есть садок, где откармливаются огромные форели. Но если это весьма простое диво не стоит патриотического восторга, которым его окружают туземцы, то обманутое любопытство путников слишком вознаграждено живописною прогулкою, туда ведущею, и самым местоположением сада, где находится этот пруд. Это рощица, где зелень так густа и тень так прохладна, что в самый сильный жар там всегда можно найти свежий приют и отрадное отдохновенье. Пришедши туда, Борис закурил сигару, а Марина уселась на траву и забавлялась, бросая листья в ручей, смотря вслед их плавания и прислушиваясь к ропоту воды, бегущей по мелким камням, служившим ей руслом. В минуту сочувственного молчания вдруг возле них раздался женский голос, говорящий по-русски… Родная речь, хотя произнесенная довольно неизящно, потрясла неожиданностью своею наших мечтателей. Оба оглянулись и были неприятно поражены: перед ними стояла одна барыня, короткая приятельница Ухманских, усердная посетительница зеленой гостиной и надежная разносчица вестей и толков, оттуда исходящих. Марина отшатнулась было назад и хотела спустить свою кружевную вуалетку, пока Борис готовился удалиться за деревья, но было поздно: барыня их узнала и уже стремилась к ним с восклицаниями и расспросами. Должно было скрепя сердце встретить опасность лицемерною улыбкою.