Ее взгляд сказал ему все. Ты либо чокнутый, либо идиот. Проктор подался к ней ближе и понизил голос:
– В тот самолет подложили бомбу. Это не был несчастный случай.
Он ждал реакции; что она в шоке вскрикнет, начнет все отрицать; ждал чего-то подобного. Но ничего не дождался. Стефани ковыряла ногти, и Кит только сейчас заметил, какие они грязные. Обломанные. Кончики пальцев выглядели ободранными.
– Сколько у тебя денег? – спросила она.
– Что?
– Наличка. Сколько у тебя ее с собой?
– Я не знаю.
Она подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
– Мне нужны деньги, а ты сказал, что заплатишь.
Проктор растерялся.
– Послушай, я пытаюсь тебе объяснить…
– Я знаю. Но теперь мне нужны эти деньги.
– Тебя это не интересует?
– Так ты дашь мне их или нет? Потому как если нет, я ухожу.
– Я заплатил тебе тридцать фунтов вчера вечером – и посмотри, что я получил.
Она встала и взяла куртку.
Чтобы протянуть время, Проктор вновь потянулся за бумажником.
– На том рейсе была бомба. Власти это знают, но хранят в секрете.
Стефани стало скучно.
– Ты думаешь? Они даже знают, кто ее подложил?
– Верно.
Она не спускала глаз с его бумажника.
– Он жив, и он здесь, в Лондоне. Но они даже не пытаются его поймать.
Стефани протянула руку.
– Как скажешь.
Проктор дал ей две двадцатки.
– Я не понимаю. Мы ведь говорим о твоей семье, а не о моей.
– Сорок? Мне нужно сто. По крайней мере, семьдесят пять.
Проктор закашлялся горьким смехом.
– За что? За твое время? Будь любезна…
– Ублюдок!
Он потянулся через стол и схватил ее за багровое запястье. Стефани поморщилась, но Кит не ослабил хватки. Другой рукой он добавил к двум двадцаткам свою визитную карточку и прижал сверху ее холодные пальцы.
– Почему бы тебе не пойти домой и не подумать об этом, а потом позвонить мне?
Она смерила его взглядом, полным такой ненависти, какой он не видел за всю свою жизнь.
– Отпусти меня.
* * *
Я не подарок. Я всегда была такой и всегда буду. Я не горжусь этим, но и не стыжусь. Просто я – такая, такова моя природа. Раньше я была агрессивно несносной – иногда из чистой злобы, – но сейчас, я бы сказала, я просто еще агрессивнее защищаю себя. Это такая форма защиты.
Проктор ошибся, когда обвинил меня в том, что я его не слушаю. Я слушаю все. Просто многое не впитываю. Я как камень; продукт расплавленной лавы, остывший и затвердевший. Да, мы говорили о моей семье. Но тех четверых, что уже мертвы, их не вернуть к жизни; и если на то пошло, то и ту, что все еще жива, – вот и всё.
Оставив за спиной бар «Бруно», я шагаю по Уордур-стрит и не думаю о Ките Прокторе. Его теории заговора мне неинтересны. Я думаю о предстоящей работе; о тех, кто придет ко мне. Регулярные клиенты и незнакомцы. В их числе и тот, кто оставил эти синяки на моих запястьях прошлой ночью. Такой человек, как Проктор, вряд ли способен понять, как я с этим мирюсь, почему возвращаюсь на следующий день, рискуя получить новые синяки. Или что-то похуже. Правда в том, что это не так уж и трудно. Уже нет. Я живу одна внутри крепости, мною же и возведенной. Физическая боль для меня ничего не значит.