— Что случилось, Мурат Дзамболатович? — испугалась Глаша. — Что?!
Он глянул на нее, и она увидела в его глазах великую скорбь.
— Случилось! — выдохнул он дрожащим голосом. — Я… проспал!
— Что? — не поняла она сразу.
— Проспал! — зарычал он. — Проспал!
— Бывает, — облегченно вздохнула Глаша.
Точно пружина подбросила наркома. Он протестующе закричал:
— Не должно бывать! — и приказал ей: — Садись! Пиши «Приказ по наркомату»… Дальше число, месяц, год, город, как. положено. Теперь так: «За серьезное нарушение дисциплины: наркому Гагаеву Мурату Дзамболатовичу объявить строгий выговор. Предупреждаю…» Почему не пишешь?
— Да не бывает так, — развела руками Глаша. — Сам себе: выговор?..
— Другим давал выговоры, — себе почему не должен? Проспал — получай свое! И не спорь, Глаша! Иди отпечатай! Да поскорее!..
Прочитав приказ, Татари округлившимися глазами уставился на Глашу.
— Этот приказ нельзя обнародовать. Не дай бог кто-нибудь узнает — засмеют нашего наркома.
Татари был бы не Татари, если бы в ответ на возражения наркома не нашел убедительный довод:
— Почему вы решили, что вам нужно дать строгий выговор? Может быть, вас следует освободить. Меру наказания устанавливает начальство.
И что вы думаете? Нарком пошел к начальству… выпрашивать наказание. Амзор Чеджиев тоже не сумел успокоить Мурата. Когда приказ — без расшифровки, за что наказан нарком, — все-таки был подписан, Гагаев положил руку на плечо Амзора:
— Отпусти меня с наркома, а? Неграмотный я, не мое это место. Хочешь, я директором конезавода пойду? Ох и лошади будут у меня! Это дело я хорошо знаю… Ну, почему качаешь головой?..
Огорченный отказом, Мурат направился к двери. Чеджиев, глядя ему вслед, подумал: злые, недалекие люди этот случай могут в анекдот превратить. Но если вдуматься в суть поступка Мурата — побольше бы нам таких чудаковатых руководителей!
… Нетерпеливым движением передвинув каретку машинки, Глаша на миг замерла, и тогда стали слышны гневные голоса, глухо доносившиеся из-за массивной, обитой кожей двери, на которой тускло поблескивала медная планка с надписью: «Член ВЦИК, нарком Северной Осетии тов. Гагаев М. Д.» Переглянувшись с чубатым другом, с улыбкой следящим за нею с фотографии, Глаша поднялась и, твердо, по-мужски ступая, направилась к двери. Посетители, заполнившие приемную, как по команде повели головами, прослеживая каждый ее шаг. Это была разношерстная публика тридцатых годов.
С трепетом шли они сюда и теперь с плохо скрываемой надеждой поглядывали на обитую кожей дверь, куда и им предстояло войти. Вдоль стены пристроились рабочие в латаных косоворотках и кирзовых сапогах. Напротив них толпились горцы в потускневших черкесках и мохнатых барашковых шапках. Тут же застыли служащие в темных полотняных рубашках, спущенных поверх топорщащихся в разные стороны галифе. Особняком возле окна притаились старушки, укутавшиеся в шерстяные платки.