— А где оно?
— Лежит себе на месте, где и лежало. Наверно, уж лет восемьдесят лежит.
Леха подмигнул Вите, выставил большой палец, Витя недоверчиво покачал головой, Федя опять закрестился, только Настя сидела, с удовольствием смакуя ту первую картошку, что дал ей Артамон. Хозяин избушки черпнул ложкой тушенки из Витиной банки и, вытерев рукой бороду, хитро улыбнулся. Снял с печурки закипевший чайник, затушил огонь, разлил в кружки ароматный напиток из зверобоя и земляники, подал кружку Насте:
— Пей, дочка. Сахару вон возьми у парня, парень добрый, хороший, — указал он на Витю. Витя смутился, достал из рюкзака пачку сахара, подал Насте в руку. В отблесках огня лампы она была еще более загадочна и красива.
— Так могу и вам предложить такую сделку. Завтра покажу золото, возьмите, а про ядерное устройство забудьте. Там хватит вам долг ваш закрыть. Согласен? — Артамон посмотрел на Леху.
— А чо нет? Все проще, чем копать или тебя заставлять отдавать, — хмыкнул Леха, тряхнув автоматом, который все-таки поставил на место. Водки не было, и он был не в духе.
Утро наступило неожиданно скоро, проникнув розовыми лучами восхода сквозь сосны и маленькое оконце в избушку и упав на лицо Вити, лежавшего на полу.
Он зажмурился, потянулся, с сожалением вылез из спальника. Еще никто не пробудился ото сна. Не было только девушки. Витя кое-как напялил сапоги на опухшие после вчерашнего перехода ноги и вышел из избушки, осторожно прикрыв едва скрипнувшую дверь. Настя сидела на скамейке и широко раскрытыми глазами смотрела на ярко-розовый круг солнца. Витя тоже посмотрел, но долго глядеть не смог, зажмурился, из глаз потекли слезы. Сел рядом.
— Привет.
— Здравствуй, Витя.
— Надо же, ты помнишь, как меня зовут?
— Это легко. Когда я была в детдоме, нас так знакомили. Все должны повторять имена всех по кругу. Там я научилась быстро запоминать имена. А ты очень яркий.
Витя сначала возгордился, что она назвала его ярким, но потом, подумав, переспросил:
— Что значит яркий?
— Ты светишься ярче всех, даже ярче Феди. Еще так светятся Артамон и волк. Волк просто пылает. Но Артамон старый уже, а волк — это что-то совсем непонятное. Артамон умрет и погаснет. Как тот погас… Наверное.
Витя сжал ладонями доску скамьи, понимая, что девушка бредит. Действительно, как говорил монах, не в себе она.
— Как я свечусь? А что за волк? — участливо спросил он, желая поддержать беседу: может, поговорит да успокоится. Настю ему было безумно жаль.
— Я же не вижу. Я свет чувствую. Животные в лесу светятся тусклыми-тусклыми огоньками, люди светятся по-разному. Кто ярко, как ты и Артамон, кто тускло, но все светятся. Баба Клава говорила, что это я души людей вижу: у кого душа чистая — у того ярче, кто грешен — тусклее. Но я не уверена, что это правда, мне кажется, что все люди хорошие. И если это души, то почему у того, что умер, как сказал Федя, ничего не светилось? Душа ведь бессмертна, баба Клава так говорила. А волк — вон он сидит, этот волк, — Анастасия указала рукой.