Я был уже в нескольких шагах от крыльца. Двое из наблюдавших за моим приближением вошли в избу, двое остались у крыльца. Я подошел вплотную к крыльцу.
— Здравствуйте, — буркнул я себе под нос, так, на всякий случай.
— Здравствуйте, ваше благородие, — ответили они, вытянувшись передо мной в струнку.
В первую секунду я даже опешил и взглянул на опушку. Ничто не говорило за то, что оттуда может сейчас кто-нибудь выйти.
Я стал медленно снимать лыжи.
Снял одну, снял другую. Два болвана, стояли вытянувшись передо мной в струнку. Белый капюшон балахона хорошо скрывал мой красноармейский шлем.
— Вольно! — скомандовал я и, очевидно, чем-то нарушил уставную формулу, так как парни весело перемигнулись друг с другом. Или, может быть, они играют со мной, как кошка с мышью? И я вспомнил избу в Паданах.
Где ты, Лейно, где штаб наш сейчас?
Я воткнул палки в утоптанный скользкий снег у крыльца и, медленно, вразвалку переступая со ступени на ступень, стал подыматься в избу.
— Надо сколоть лед со ступенек, — проворчал я, желая еще раз показать мое превосходное финское произношение.
— Будет исполнено, — ответил один из болванов, вытягиваясь во фронт и беря под козырек.
При этом он положил недоеденный кусок пекки-лейпа на лавку.
С каким бы удовольствием я сжевал его! Сразу захотелось есть.
«С пустым желудком легче перенести рану в живот», — вспомнил я изречение нашего курсового врача и переступил порог.
Очевидно, все шло, как ожидали эти дурни, потому что они не проявили даже малейшего признака удивления. Я видел все отлично.
Я и сейчас могу точно, подробно обрисовать все детали: как белые стояли, как лежал кусок хлеба на лавке, как слегка накренилась левая палка, воткнутая в снег, какого рисунка была резьба на наличнике двери.
Все чувства мои были обострены, и все это я помню отлично и не забуду до последней минуты моей жизни.
Входя в избу, я оглянулся на лес. На опушке не было и признака жизни.
Я вошел в помещение.
Сразу же охватила меня, сутки пробывшего без сна на воздухе, одуряющая теплота душно натопленного, насквозь прокуренного помещения. В помещении было четыре человека. Они наскоро прибирали комнату, винтовки в козлах стояли в углу.
Вслед за мной в комнату протиснулись два олуха со двора.
Как только я вошел, эти дурни вскочили и отдали мне честь.
Тогда спокойно, громко, раздельно, слыша каждый удар своего сердца, я спросил по-начальнически:
— Кто здесь командует?
На мой вопрос в открытую дверь из соседней комнаты выскочил рослый человек в егерской форме, со знаками отличия в петлице, с огромным, как окорок, лицом, багровым от напряжения и желания выслужиться, и стал передо мной навытяжку.