Я увидел, что немного отстаю, нажал, оттолкнулся палками и в мутнеющем сумраке наступающего зимнего вечера чуть не наскочил своими лыжами на лыжи впереди идущего. Я осмотрелся.
— Что с тобой, Аалто? — спросил я, запыхавшись.
У него не было балахона: балахон был разодран штыком, и, чтобы он не путался под ногами, Аалто его снял.
— Что с тобой, Аалто? — повторил я. — У тебя ведь полушубок покрыт льдом, ты совсем оледенел. Что с тобою?
— А ты посмотри, может, и сам ты не лучше! — буркнул под нос Аалто.
Я снял с левой, пораненной, руки варежку и стал ощупывать свой полушубок. Аалто был прав: мой полушубок был тоже покрыт ледяным покровом, хрустящей покрышкой.
Почти у всех ребят образовались на полушубках ледяные корки.
Пот, проходя через баранью кожу наружу, сразу остывал: его схватывал мороз.
Ледяная корка на полушубках — и пот, стекающий каплями, по мокрому меху! И то и другое сразу! И мы разгоряченной грудью вдыхали морозный воздух, рискуя с каждым глотком получить воспаление легких, и продолжали итти вперед в мокрых, обледенелых полушубках.
Мы шли по реке, и в сумерках наступающей ночи не было видно передовым товарищам, что местами, чорт знает откуда, вода выходила из-подо льда.
Передовики проскочили на лыжах эти зловредные места, и за ними весь отряд.
Кто хоть раз в жизни надевал на ноги лыжи, тот поймет, что это значило. Лыжа снизу быстро застывала, вода, попавшая на нее, замерзала и, прилипая, тормозила движение. К лыжам прилипал комками снег, и они уже никак не хотели итти ни вперед, ни назад. Легче итти по глубокому снегу пешком, чем на таких лыжах. И почти у всех нас лыжи въехали в воду.
Мы шли уже около пяти часов, и можно было бы сделать привал; теперь же совершенно необходимо было остановиться почистить лыжи.
Антикайнен скомандовал остановку.
Отряд остановился.
Мы направились к берегу.
Захрустел валежник, застучал топор, отыскивая сухостойное дерево.
Я стал утаптывать снег, чтобы очистить место для костра, и, оглянувшись на реку, увидел несколько стоящих без движения фигур. Они, опираясь грудью на палки, стояли молча, без признаков жизни, как замороженные статуи.
— Лейно, узнай, в чем дело!
Лейно устало пошел к ним.
Я увидел, как он стал толкать этих истуканов, стоявших на лыжах, как замерзшие снежные бабы. Оки зашевелились, пошли к берегу.
— Они спали стоя, — сказал Лейно. — Палки в грудь — и райские грезы. Спокойной ночи!
— Привал большой, — сказал, проходя мимо меня, Хейконен. — Привести себя в порядок и отдохнуть!
Большой привал — значит, можно развести ракотулет. Как нигде я не видал, чтобы пекли лепешки пекки-лейпа, точно так же я не знаю, чтобы где-нибудь, кроме дремучих лесов Финляндии, разбивали ракотулет.