Было отчаянно тихо.
Слышен был скрип наших верных лыж и тихое наше дыхание.
Мороз стоял не меньше, чем в тридцать пять градусов.
* * *
И вот в темноте ночи глаза мои разглядели шесть черных точек, шесть фигурок на лыжах.
Мы осторожно подобрались поближе, и только на расстоянии полукилометра они разглядели нас.
Мы отлично видели, что у них были винтовки, они шли вместе.
Наших сил здесь не было и быть не могло. Мы были первые бойцы Красной армии в 1922 году в этих краях.
Стало быть, это лахтари.
— Мы стрелять не можем: если вблизи у них крупные силы, они насторожатся. Захватим их в плен живьем. Их шесть, и нас шесть. Но мы коммунисты, у нас инициатива и опыт.
Говорю это я своим ребятам, а сам примеряю, правильно ли закреплен ремень, не будет ли убегать от меня на полном ходу лыжа.
— Вспомните о товарище Яскелайнене, — говорю, — и вперед!..
И мы рванулись вперед.
Видим: неприятельский дозор повернул и дает ходу обратно.
Уходят от нас.
Ну, думаю, раз они не стреляют, тревоги не подымают, значит, никаких сил лахтарских в деревне нет; значит, тем более мы обязаны их живьем товарищу Антикайнену доставить.
И командую:
— Ходу!
Мы идем полным карьером, и я уже начинаю терять дыхание, но расстояние между нами и лахтарями почти не сокращается, потому что они здорово на лыжах бегают.
Я вспоминаю дорогого Лейно и смерть Яскелайнена и начинаю волноваться, и шире расставляю ноги, и сильнее отталкиваюсь палками, и, заставляя себя дышать ровнее, бегу вперед.
Меня обгоняет на этом быстром беге товарищ.
Товарищ Яскелайнен был в разведке и попался лахтарям в плен. И мы нашли его на горячем снегу с выколотыми глазами, с отрезанным языком... Голубые глаза Яскелайнена завораживали девушек. Острый язык Яскелайнена тешил товарищей. И вот он лежит без шлема у наших ног, без дыхания, наш дорогой товарищ, таммерфорсский красногвардеец, токарь Яскелайнен...
И я бегу вперед, сгибаясь в три погибели, отталкиваясь двумя верными палками, скользя по уже проложенному первым товарищем следу.
Мы с размаху входим в следы лахтарей и уже бежим по этим горячим следам, и тишину морозной ночи нарушают мерное шуршание уминаемого лыжами снега, резкое наше дыхание и разнобой сердец.
И уже видна деревня, куда бегут от нас лахтари.
Она темнеет у горизонта, как низкорослый лесок, и не играет ни одним огоньком. И мы все-таки приближаемся к лахтарям.
Расстояние между нами сокращается.
Вся одежда делается липкой от пота; пот тяжелыми каплями скатывается со лба и, отягощая ресницы, слепит глаза.
«Мы по этому следу пойдем обратно к отряду, захватив пленных», — мелькнула у меня мысль, и я на ходу освобождаю руки из рукавов овчинного полушубка, рву пуговицы, и вместе с балахоном он падает на снег. А мы мчимся дальше...