— Верно, — сказала Игранзи. Носком кожаного ботинка Бардрем хмуро ковырял сухую грязь. — Хотя выглядит он милым и изящным, как девочка. Я взяла с него обещание постричься к одиннадцати годам, иначе это сходство может навлечь на него неприятности.
— Игранзи, — произнес мальчик, откинув голову и закатив глаза. Старая провидица улыбнулась, на этот раз широко, открыв желтовато-белые зубы и темные щели между ними, а он ухмыльнулся в ответ.
— Бардрем — поваренок, — сказала Игранзи и подняла руку, когда Бардрем собрался ее перебить. — Хотя на самом деле он поэт. Верно?
— Да. — Теперь он выглядел серьезным, но не так, будто хотел казаться старше (я уже знала, что мальчики обычно хотят выглядеть старше).
— Он поэт и повар, мягкий и сильный, а потому способен выдержать странности видений других людей. Наш Бардрем очень полезен.
Он пожал плечами и вновь улыбнулся.
— Это помогает мне писать стихи. И, — добавил он, — я люблю чужие видения.
Игранзи положила ладонь на его предплечье, покрытое золотистыми волосками (как нити, подумала я, такие тонкие, но все равно видны).
— Ты будешь смотреть в зеркало вместе с Нолой, пока она не увидит и не заговорит.
— Если увидит.
— Что он имеет в виду? — спросила я у Игранзи, хотя не сводила глаз с Бардрема.
— Многие приходят ко мне, утверждая, что у них есть дар прорицания. Многие вроде тебя, кто желает другой жизни, жизни во славе, как у Телдару.
Теперь я посмотрела на Игранзи.
— Я не хочу славы. И не притворяюсь, — сказала я громко, но все равно себе не поверила.
— Хорошо, — сказала Игранзи. — Тогда давайте смотреть.
* * *
Сперва я видела только себя. Я знала, что не должна смотреть, но не могла отвести взгляда: в зеркале была девочка, чьи черты расплывались из-за солнечного света, металла и бликов, но с каждым морганием становились все резче. Ее лицо было острым — нос, подбородок, даже угол бровей. Скулы выпирали наружу. Волосы, как и глаза, имели неопределенный темный оттенок, хотя, когда она моргала, глаза становились больше, поднимаясь сквозь медь навстречу реальной ей…
— Нола. Не смотри на себя. Смотри на Бардрема — ну же, дитя. Смотри на него.
Я слышала Игранзи так, словно была под водой (хотя на самом деле никогда не погружалась, только время от времени полоскала волосы в воде, которая была слишком грязной, чтобы пить).
— Смотри на него.
И я посмотрела, отведя свои глаза-отражения и найдя его.
— Говори слова, Бардрем, — произнесла Игранзи, и его губы раскрылись.
— Скажи мне. Скажи, что меня ожидает…
Он говорит не как мальчик и не выглядит ребенком. Его лицо в зеркале расплывается, растворяются все его очертания. Но вот оно сливается опять, так медленно, словно каждая пора возникает в свою очередь; он возвращается, и теперь это мужчина. Его волосы темнее и коротко стрижены. Губы тоньше. Я пытаюсь разглядеть его лицо, но оно отступает так быстро, словно я падаю на спину. Позади него камни: ряды высоких валунов пугающих выпуклых форм. Он стоит среди них и вдруг издает долгий, резкий, внезапно обрывающийся крик. Глядит на меня, но не на меня-ребенка: на меня-в-зеркале, которая (вижу я, опустив глаза) одета в кремовое платье. С левого плеча спускается толстая рыже-каштановая коса. Я перевожу взгляд на него — это неправильно, как я могу быть рядом с ним среди этих камней? — и он кричит вновь. Может, это мое имя? Я пытаюсь отвернуться, но не могу, потому что мы — наши Иные Я, — находимся в другом месте, которое не существует для нас сегодняшних, но все же является частью нашего Узора. Его рот кривится, он яростно вытирает ладонями слезы. В этот миг из-за камней поднимается птица, яркая алая птица с синей головой и зелено-желтым хвостом. Из его глаз течет кровь, из моих тоже — я чувствую ее на руках, она горячее и гуще слез. Если бы я могла посмотреть вниз и увидеть узор этих капель, если бы я могла, то, возможно, нашла бы обратный путь через эти медные небеса. Я пытаюсь опустить голову, но не могу пошевелиться и смотрю, как он плачет, как истекает кровью; во мне рождается крик, короткий и яркий, подобный той птице, но даже он оказывается взаперти…