Правда о смерти Марата (Дартевель) - страница 3

— А не знаете ли вы случайно: говорят, будто Густав Дульче избран генеральным секретарём провинции Кальвадос?

В настоящий момент она считает меня Августином Леклерком. Теперь я играю роль управляющего; управляющего её тёти, мадам де Бретвиль. Густав Дульче поневоле должен был исчезнуть, и обстоятельства изменились. Это признаёт она сама:

— Времена ужасные. Самые чистые надежды превратились в чистейшие мерзости, недостойные человеческой природы. Что мы можем сделать, дорогой Августин, чтобы остановить нарастающее безумие? Как нам уйти от преступных призывов, доходящих до нас из Парижа?

Мы неторопливо брели вдоль рю Сен-Жан, свернули на рю де Карм и двигались к усаженному деревьями кварталу, который был переименован в парк де ля Насьон. Шарлотта вспоминала о смерти виконта де Бельсанса, который был начальником тюрьмы Кана. Наверняка он был воинственным сторонником старого, несправедливого общественного устройства, но разве могло заблуждение, основанное лишь на политической установке, оправдать то, что его искромсали ножницами на куски, вырвали из груди сердце, а голову, руки и кишки поддели навозными вилами и показывали народу?

— Это отвратительно! Ужасно, что они зажарили сердце молодого человека на костре. И тут же одна женщина его съела! Кто ответит за такие ужасные поступки?

Я возмущаюсь вместе с ней и задаю себе те же вопросы, не преминув при этом лишний раз подивиться её элегантности. Я раздумываю, какая рубашка может быть надета у неё под платьем с рюшами. Мысленно я наделяю её полосатеньким дессуа и розовой нижней юбкой, на которой вышиты вензеля её инициалов. Я не могу отвести от неё глаз, когда мы вспоминаем о высохшем стволе революционного дуба в инциденте 5 ноября прошлого года. В тот день над семьёй пастора церкви Сен-Жана надругались самым отвратительным образом, какой только можно себе представить: были обесчещены его мать и сёстры.

Она возмущается вместе со мной. Мы потрясённо вызываем в памяти сентябрьскую резню в Париже, которая залила кровью наши идеалы социальной справедливости. Я чувствую в Шарлотте такую потребность в нежности, что охотнее всего обнял бы её; лишь сознание долга, моя теперешняя роль и важность дела, поставленного на кон, удерживают меня. Что мне делать? Рассказать ей про Марата? Показать ей, что во главе клуба якобинцев стоит человек, который всё это сделал и будет и впредь именем справедливости нагромождать горы трупов? Или мне лучше поручить кому-нибудь другому это задание — сообщить ей о существовании этого монстра?

Что мне делать? Лучше я исчезну на несколько дней и заставлю работать за меня кого-нибудь другого, кому она больше доверяет и кто заслуживает её большей благосклонности. Пусть, например, снова объявится Густав Дульче… Будущий депутат наверняка снабдит её необходимыми книгами и газетами, трактатами и пламенными призывами, которыми партии подстрекают народ и таким образом берут инициативу в свои руки. Естественно, тут будет и «Друг народа», который так оскорбит нашу честную девушку, что она возненавидит Марата. Сразу после этого Густав покинет Шарлотту, они пообещают писать друг другу длинные письма, и тут вернусь я, чтобы поддержать порывы ярости моей красивой спутницы. В январе будущего года Марат потребует голову короля, а в конце апреля направит всю свою враждебность против Национального конвента. Силой оружия он сломит сопротивление всех вменяемых членов Народного собрания.