Театральное соло Устиныча прервал дальний шум, донёсшийся с высокой стороны туннеля. После чего мы не то чтобы услышали, а скорее почувствовали нарастающую вибрацию исходящую от стен и каменного пола. Я ощутил плотную волну холодного воздуха, ударившую в лицо. Вдруг какая-то сила резко и грубо развернула меня в противоположную сторону и рванув за рукав куртки голосом боцмана, приправленным бонтонным запахом пятнадцатилетнего Курвуазье, рявкнула прямо в ухо: «Бегом!» Приказывать дважды не пришлось и я получив отменный заряд адреналина, словно учуявший жуткий волчий запах молодой олень, огромными, как будто во сне скачками, устремился вниз по туннелю.
Впереди, как в замедленных кинокадрах красиво отталкиваясь от земли длинными балетными ногами в кирзовых ботинках, (к данной мизансцене скорее подошли бы лёгкие, серебристые пуанты) нет не бежал – летел по воздуху мой дорогой друг и наставник Бронислав Устинович Друзь. В правой длани воздетой ввысь он торжественно, словно факел со священным Олимпийским огнем нёс благородно мерцающую в полумраке старинным серебром, заветную титановую флягу. Судя по всему внезапные тревожные звуки неудачно совпали у него с мимолётным желанием пригубить толику благородного напитка из сего изысканного сосуда.
Мы стремительно, словно заправские фавориты на бегах преодолели за каких-то несколько мгновений путь, на который совсем недавно потратили добрые минут пятнадцать и вылетели из полусвета туннеля в полумрак грота. Как по команде бросились мы в стороны от рельс и через секунд пять на выходе с лязгом и скрипом показалась уже потерявшая на пологом месте инерционную скорость наша недавняя пропажа – мотодрезина с прицепом. Я поразился самосохранительной интуиции Устиныча – тяжелые боковые борта прицепа были откинуты, так-что при движении дрезины находились под углом и не доходили до стен туннеля каких-то десятка сантиметров. По сути мирный рабочий транспорт был чьими-то недобрыми руками превращён в подобие древней боевой колесницы секущей толпу вражеских воинов вделанными в борта острыми косами.
Окажись боцман менее чувствительным к опасности, а мы оба не столь успешными в узкоколейных бегах, быть бы нашей «паре гнедых» сейчас капитально изувеченными, а может и того хуже. Отдышавшись и успокоившись Устиныч взглянул на светящийся циферблат своих японских «Seiko» (предмета моей тайной зависти) и немного помолчав, произнёс:«Минуло только два часа, а нас уже убить пытались».
Услышав сие явно не японское двустишие, я признаться не на шутку перепугался, обеспокоившись состоянием психического здоровья моего впечатлительного напарника. Однако вспомнив о неизбывной страсти боцмана к спонтанным стихотворным импровизациям, я несколько успокоился и подержав минутную паузу с всей возможной вежливостью и тактом осведомился:«Бронислав Устинович, вы в порядке?»