И началось: посевная, уборочная, строительство фермы, борьба со спиртным. Бумага специальная из райкома пришла за здоровый образ жизни. А в первом же ряду злостных нарушителей, смутителей трудящегося народа спекуляцией ночной водкой — она, Пасенчиха.
Опозорила на всю деревню. Прописал теще всласть по первое число. Весь день настроение праздничное было. Потом сам же ту штрафную бумагу из сейфа выкрал и, багровея шеей, изо всех сил изображал праведный гнев: куда документ дели?! Пришлось из-за Натальи грех на душу принять, больно уж убивалась. Опять позор, потому как актер из Леонтия Павловича оказался неважный. Секретарь с бухгалтером головы в смущении опустили, за его же представление стыдясь. Ну и черт с ними, главное — бумаги нет, а с тещи он за подлянку по-родственному спросит…
Потом еще было. Кто-то в товарищеский суд подавал. То ли Пасенчиха тогда часть огорода у соседей оттяпала, то ли они у нее, а она за то дрожжей им в уборную накидала. Дерьмо взошло по жаре вонючей опарой, залило задний двор… Всего не упомнишь. Люди Леонтию Павловичу в глаза кололи: не последний в районе авторитет, а с собственной вредоносной тещей совладать не умеет. Наталья пыталась мать усовестить. Добилась лишь того, что Пасенчиха вообще перестала к ним ходить. Леонтий Павлович рад был, но старшие дочери, студентки, как приедут из города, чмок-чмок родителей и, не попив чаю, сразу к бабке. Младшие после школы тоже к ней в первую очередь.
Леонтий Павлович бесился от ревности. Боялся, что нахватаются у старухи ведьминской заразы. Но запретить бегать к ней не мог, да и не послушались бы. Допрашивать начнешь — глянут в несколько пар чернущих глаз, хоть святых выноси…
Так продолжалось до тех пор, пока теща не заболела. Двойняшки вообще в открытую к бабке переселились. Наталья стала укорять: нехорошо, люди косятся, говорят, что забыли о матери, только девчонки малые и ухаживают за больной…
Леонтий Павлович взорвался:
— Снова напакостит, так другое заговорят! Не угодишь этим людям!
Наталья заплакала, ушла в комнату, а его как с цепи сорвало:
— А помрет — так нарочно зимой, в мороз, чтоб мне по мерзлоте могилу копать тяжелее было!
Откричался в воздух и пошел в комнату утешать жену. Вечером, тихо матерясь, отправился по ее просьбе поколоть старухе дрова. Зашел в тещин дом, да так и закаменел в дверях.
Посреди горницы на гостевом столе свежо желтел новенький гроб. В нем лежала больная Пасенчиха и сумрачно глядела на него живым прищуренным глазом.
Леонтий Павлович сказать ничего не смог, лишь рукой махнул. После Сеньку-алкаша упросил за бутылку разобраться с дровами.