Митька с недоверием посмотрел на Генку.
— Сколько же вы едете?
— Третью неделю, — и Генка показал на жёлтый чемодан. — Волоките на пол. Мне не стащить. Отощал я, братцы, — с огорчением сказал он.
Чемодан стащили на пол. Ирка разыскала в кармане крохотный ключик, отомкнула замки и вынула из-под белья три толстых в клеёнчатых переплётах тетради.
— Мама ещё до войны припасла, — Ирка вздохнула и отдала их Митьке. — Пиши на здоровье.
— Это не мне, а матери, в правление. Она председатель колхоза.
Ирка достала ещё одну тетрадь.
— А это тебе. На память. Бери, бери. В детдоме бумаги, наверное, сколько хочешь.
— Спасибочка, — пробормотал Митька и засунул тетрадку за пазуху.
Стёпка опять затащил чемодан на нары. Поговорили ещё кое о чём и стали прощаться.
— Скоро поезд пойдёт? — спросил Стёпка.
— Как ему вздумается, так и пойдет, — ответил Генка.
— Мы не по графику следуем, — пояснила Ирка.
Стёпка кивнул головой. Хотя ему было совсем не понятно, как это — следовать по графику.
— А как вас звать-то? — вдруг вспомнила Ирка.
— Я — Стёпка Коршаткин, а он — Митька Локотков. Живём в деревне Ромашки.
— Какое красивое название, — сказала Ирка.
— А ты бы посмотрела, какая она на самом деле, — воскликнул Митька. — И озеро у нас огромадное: за день не обойдёшь. Рыбы там пропасть. Вот такие лещи. — Митька широко развёл руки и показал, какие у них водятся лещи.
Ребята, торопливо попрощавшись, выпрыгнули из вагона и побежали. От ужаса они не чувствовали под собой ног и неслись, как сумасшедшие. Пятнадцать минут, которые они пробыли в теплушке, показались им кошмарным сном, а сам вагон, где каждый день умирают люди — мертвецкой.
Но вдруг Стёпка остановился, присел на корточки и начал хохотать.
— Что это тебя схватывает? — с удивлением спросил Митька.
— Ты не знаешь, ты не знаешь? — кричал, заливаясь, Стёпка и хлопал себя по коленкам. — Я же надул музыканта!
— Как?
— Скрипку-то в вагоне оставил!
Митька тоже принялся хохотать. Насмеявшись вволю над скрипачом, ребята, взявшись за руки, пошли вдоль эшелона и наткнулись на тётку Груню с Лилькой. Они всё ещё торговали.
У тётки Груни на шее, словно огромные бусы, висела связка луку. Придирчиво рассматривая пиджак, она говорила:
— Старый пиджачок-то. Старый-престарый. Три луковицы дам.
Высокая бледная женщина всплеснула руками.
— Побойся ты бога!
— Ещё четыре картофелины дам. Беру только из милости. Пиджак-то мне всё равно носить некому, бог мужем обидел меня, — говорила тётка Груня, запихивая в мешок пиджак. У женщины из глаз посыпались слёзы.
— Что же это она делает, — ужаснулся Митька.