«Как же это он стал человеком?» — подумал Митька, но спросить не успел. Миха сам заговорил:
— Ты удивляешься, как я стал человеком. А вот взял нарочно и стал. Мы, коты, всё можем.
«И ты теперь всё время будешь человеком?» — хотел спросить Митька, но кот опять перехватил его мысль.
— Зачем же всё время быть человеком? Я кот.
«Значит, мало тебя учили», — подумал Митька. Но кот опять угадал Митькину мысль.
— Не мало, а даже чересчур много. Рёбра не раз мяли, а теперь лапы переломали. Искалечили что надо.
Митька приподнялся и открыл рот.
— Погоди, погоди, — остановил его Миха. — Что ты понимаешь под словом «не безобразничай». Это то, что я у старухи баранью голову съел, у Стёпки курицу стащил, а у тебя кролика задушил? Так?
— Птиц ещё жрёшь, — подсказал Митька.
— И птиц жру, — подтвердил Миха. — Жить-то как-то надо. Ты же меня ни разу не покормил. И не дал мне ни одной ложки молока. Только всё ругал. А если тебя хотя бы один день не покормить? Что бы ты стал делать? А? — Миха ухмыльнулся и пошевелил усами.
— У мамки попросил, — прошептал Митька.
— А если бы мамки не было? И никто бы тебе ничего не дал?
— Не знаю.
Миха опять ухмыльнулся и пошевелил усами.
— А я знаю. Пошёл бы воровать. Ты даже воровал, когда тебе совсем есть не хотелось. Вспомни, как вы за яблоками в Лилькин сад лазали.
Митька вспомнил. Они со Стёпкой забрались к Лильке в сад, нарвали зеленцов, а потом их выбросили.
— А вспомни-ка про конфеты, про огурцы, про краску, — продолжал Миха.
— Хватит, хватит, — замахал руками Митька.
— Ну, тогда я пойду, — сказал Миха и поднялся.
— Ты на нас не сердись, так уж получилось, — сказал Митька.
— Неважно получилось. Искалечили и бросили. Уж лучше бы убили сразу. Разве можно так над животными издеваться?!
— Я не бил, я не калечил. Я тебя спасал! — закричал Митька.
— Может быть, может быть. Ты хороший, хороший, — промурлыкал Миха, положил на голову Митьке лапу, стал нежно гладить… И Митька проснулся.
Рядом с ним лежала бабка Люба и гладила его волосы.
— Фу, а я думал, это кот, — сказал Митька.
— Сон небось плохой снился? — спросила бабка Люба.
На улице было темно. Мать сидела за столом и писала. Митька слез с печки, подошёл к столу, почесал живот.
— Письмо пишешь?
Мать не ответила.
— Ма-а-а!
Елизавета Максимовна подняла голову.
— Дай мне валенки с полушубком. Я только схожу в одно место. А потом ты их опять в сундук запрёшь.
— Не выдумывай, а ложись спать, — сердито сказала мать.
— Дай, очень надо.
Елизавета Максимовна отложила перо и пристально посмотрела на Митьку.
— Ну!..
Митьке пришлось рассказывать всё как было. И только о драке он умолчал.