— Ты не понял. Я ж тебе уже говорил. Где все копают, там мелочь. Ну, может, если повезет, и раньше не поймают, тогда на «Москвич» хватит. А тут — много золота. Очень много. А где-то рядом — и того больше. Россыпь, о которой никто не знает. Там не знают, — Старков неопределенно ткнул пальцем. То ли вверх, то ли на запад, где далеко-далеко стоял стольный город Москва. Помолчав, он продолжал: — Ладно, я тебе почему-то верю и врать не буду. Там, в Москве, кое-кто знает. Меня люди оттуда в это дело и вписали.
— А на кой черт им вы? У них же самих возможностей выше крыши…
— Ага. Придет какой-нибудь майор или капитан и скажет: товарищ начальник, разрешите снарядить экспедицию на Колыму, я хочу себе на старость золотишка прикопать. Ты ведь пойми, не все гэбисты честно на Родину работают. Кое-кто и на себя. А дело-то пошло вот отчего. Когда в начале пятидесятых стало ясно, что Сталин долго не протянет, там разные игры начались. В КГБ был полный бардак. Потом, когда Берия пришел, он хотел всех прищучить, да не успел. Его самого на луну отправили. Так вот, там разные люди в разные игры играли. Какие — этого никто никогда знать не будет. Но в том числе — и с золотишком. Я вот в своей геологической управе раскопал кое-какие бумажки. Крохи, но картину составить можно. В 1952 году на Колыму приезжала геологическая экспедиция. Жутко секретная. У них даже рабочие были свои. Я так понимаю — все с синими погонами. От наших они только технику брали. Велено было им давать все, что ни попросят. Искали они, я так понимаю, уран. Или еще какую чертовщину вроде этого. В этом районе. Не знаю, как там у них с ураном вышло, но, мне кажется, что россыпь-то эту именно они нашли. Мне Лозинский как-то по-пьяни болтал, что та экспедиция как-то грустно закончилась. Кто-то попал в американские шпионы, а кто-то — просто под машину. Так вот, я думаю, что эту россыпь кто-то себе прикрысил. А потом — потом много чего случилось. Так вот, я думаю, что новое поколение чекистов про все это пронюхало. И тоже решили свое дело открыть. Это не так давно все началось.
— А потом?
— А потом косяк вышел. Такой, какой всегда бывает. При всех властях и у всех народов. Дело-то мы поставили. Да вот только кое-кто решил себе урвать кусочек побольше. На сторону работать. Да только не те там люди, с которыми можно такие рамсы разводить. Вот и начался у нас Дикий Запад. Но это ничего.
Слушая, Кот ощущал странное чувство. Он и раньше замечал за собой, что чувствует, когда ему пытаются врать. Но это было смутное ощущение, очень смутное. Что-то вроде наития. Он даже расспрашивал об этом одного парня, студента-биолога, который подрабатывал вместе с ним на траулере. Но тот нес какую-то бодягу про подсознательное восприятие психомоторных проявлений. А по-русски объяснить ничего не мог. А Кот тогда уже достаточно пообщался с умными людьми, чтобы понимать — если человек не может что-нибудь объяснить попросту, то он сам ни хрена в предмете не сечет. Но дело не в этом, а в том, что сейчас у него это самое чувство заработало необычайно четко. Будто бы подкрутили настройку в бинокле. Буквально каждое слово Старкова просвечивалось через какой-то внутренний фильтр. На тему — врет или нет… Такое у Лехи уже бывало. В Африке — когда Мельников возил его на свои таинственные прогулки по африканским деревням. Так вот, Геннадий не врал. Но! О чем-то он очень уж сильно не договаривал. О чем-то серьезном и даже страшном. Но ведь не спросишь же его так, в лоб. Мол, товарищ шеф, что-то вы все ходите вокруг да около. И так узнал уже достаточно. Стоп. А сам Мельников-то… Может, он тоже использует меня втемную? От таких мыслей башка пошла кругом. «Нет, отставить, — сказал Леха себе. — Так ведь можно и крышей подвинуться. Лучше спать».