Должно быть, именно это имел в виду Медавар, когда сетовал на “истинную слабость современной эволюционной теории, а именно отсутствие полной теории изменчивости — теории происхождения кандидатур на эволюцию”. И именно поэтому Гулд и интересуется куриными зубами и лошадиными пальцами. Он доказывает, что атавизмы, или “повторы”, такие как курицы с зубами и лошади с тремя пальцами вместо одного, интересны тем, что позволяют нам судить о величине эволюционных изменений, допускаемых развитием. По той же причине он интересуется (и очень интересно пишет об этом) развитием полос у зебр и макромутаций, таких как дополнительная грудь и крылья у насекомых.
Я уже говорил, что нас с Гулдом считают научными противниками, и было бы лицемерием делать вид, будто мне в этой книге все нравится. Почему, например, он считает необходимым после фразы “Какой-нибудь строгий дарвинист” добавить “(я не из их числа)”? Разумеется, Гулд строгий дарвинист, а если нет, то строгих дарвинистов вообще не бывает, ведь если понимать слово “строго” достаточно строго, никто не будет кем-нибудь “строгим”. Жаль также, что Гулд по-прежнему осуждает такие невинные фразы, как “прелюбодеяние у лазурных горных птиц” и “рабство у муравьев”. На его риторический вопрос о его собственном неодобрении таких невинных антропоморфизмов — “Может быть, это просто педантское брюзжание?” — следовало бы ответить: “Да!” Гулд сам беззастенчиво пользовался термином “рабство у муравьев”, когда описывал это явление (“Со времен Дарвина” — предположительно, он написал это еще до того, как какой-то высокопарный товарищ усмотрел у этой фразы опасные идеологические следствия). Поскольку наш язык вырос в человеческом антураже, если биологи попытались бы запретить использование человеческих образов, им пришлось бы чуть ли не перестать общаться. Гулд — большой специалист в общении, и на практике он, разумеется, обращается с собственными пуританскими строгостями с тем пренебрежением, которого они, как он знает, и заслуживают. Уже в самом первом очерке в обсуждаемой книге он рассказывает нам, как две спаривающиеся рыбы-удильщика (рыбы-удильщика}) были пойманы “с поличным” и открыли “для себя то, что, по словам Шекспира, ‘знает стар и млад’ — что ‘все пути ведут к свиданью’”[241].
Это, несомненно, прекрасная книга, и ее страницы светятся любовью к жизни натуралиста и уважением и теплыми чувствами историка к своим героям, а также проницательностью, расширенной и очищенной знакомством геолога с истинным масштабом времени. Воспользовавшись фразой Питера Медавара, можно назвать Стивена Гулда — да и самого Медавара — аристократом познания. Оба они необычайно одаренные люди, с некоторой заносчивостью, естественной для аристократов и тех, кто всегда был первым учеником в любом классе, но люди достаточно большие, чтобы это сходило им с рук, и к тому же достаточно благородные, чтобы быть выше этого. Читайте их книги, если вы ученый, и особенно если вы не ученый.