Духонин вздохнул.
– Ладно, коли так. Вижу, вы готовы взять на себя ответственность за все возможные последствия такого шага. Ну, так не мне вам в том мешать! С чего будем начинать?
Начали, как водится, с сержантов. Кто для новобранца роднее матери и страшнее атомной войны? Конечно, сержант! Бывалый солдат, тот знает, когда «товарища сержанта» следует слушаться, а когда и на фиг посылать. Но это касается исключительно строевых частей, где младший командир солдату и начальство и близкий друг. В «учебке» сержанты – «звери». По долгу службы, разумеется. А для нашей «учебки» нужны были «звери» ещё и со знанием языка.
ГЛЕБ
Макарыч, ты передохни немного, поди чайку, что ли, попей, а я пока читателям кое-что разъясню…
Я, господа-товарищи, в вопросах веры человек терпимый. Крест, правда, на груди ношу, но крещусь только когда в церковь хожу, а случается это нечасто. В мечети, понятно, не бываю, но вид полумесяца над куполом отторжения у меня не вызывает. А вот бородатые мужики с оскаленными лицами не славянской внешности и сейчас иногда по ночам снятся. Навоевался я с ними до отрыжки и в Афгане, и в Чечне, и в других не столь отдалённых от российской границы местах. В ТОМ времени навоевался, а снятся они мне до сих пор.
И так уж получилось, что именно эти искажённые ненавистью лица закрепились в моём сознании рядом со словом «мусульманин». Неправильно это, понимаю. Тем более что бок о бок со мной сражались в тех боях и мусульмане тоже. Но то ли оттого, что одеты они были в одну со мной форму, то ли оттого, что говорили мы на одном языке (хотя и не всегда друг друга при этом понимали), но про их мусульманство я как-то в ту пору не думал.
И так уж получилось, – моя ли в этом вина? – что бородатый мужик в национальной одежде (а хоть и в камуфляже, ежели с повязкой на лбу, усыпанной арабской вязью!) с оружием в руках отзывается в мозгу словом «враг»!
Может поэтому, когда Макарыч поделился со мной мыслью дать этим бородатым в национальной одежде дикарям (извините, конечно, но ежели они ТАМ и в 1979 дикарями были, то тут в 1917 и подавно!) в руки оружие, хуже того: создать из них регулярное войско, кроме мата я ему ничем ответить не смог. Макарыч сначала даже растерялся, потом, понятно, обиделся и ушёл. Ольга за всё время нашей с Макарычем короткой ссоры не произнесла ни слова, молча закрыла за ним дверь, молча вернулась в комнату, где я нервно курил возле открытой форточки, и лишь потом, как будто ничего не случилось, предложила:
– Обедать будешь?
В этот раз жена сама поставила на стол графин с водкой, сама разлила зелье по рюмкам. В конце обеда я спросил: