Два вражеских истребителя-бомбардировщика скинули на аэродром восемь пятидесятикилограммовых бомб. Ни дежурное звено, ни зенитная артиллерия не смогли им помешать. Семь бомб взорвались, наделав на краю взлетной полосы воронок, восьмую потом подорвали саперы. Осуществи немцы сброс чуть позже и смерть прошлась бы по забитой людьми стоянке, но они поторопились, и погиб только замполит третьей эскадрильи капитан Левушкин. Он бежал вслед за Виктором и был убит осколком.
Дальше началась начальственная истерика. На аэродроме очень некстати оказался начштаба дивизии и то, как они с Шубиным материли друг друга, слышал весь полк. Потом уже Шубин, злобный, заикающийся от бешенства, буквально порвал комэска-один Иванова и его дежуривших летчиков. Потом прилетел комдив и порвал уже Шубина, в общем, всем, кто смотрел за этим издалека, было весело.
Как считал Виктор, Шубин был не виноват. Немцев прозевали посты ВНОС и когда они появились над аэродромом, взлетать было уже поздно. Зенитчики тоже проспали их появление, открыли стрельбу в самый последний момент, когда бомбы были уже сброшены. Тридцатисемимиллиметровые огурцы, летящие вслед вражеским самолетам, придали тем изрядной прыти и немцы быстро скрылись из виду. Но Виктор еще при их атаке успел разглядеть, что это были не "мессеры". Они были слишком уж лобастыми, с другой формой фюзеляжа и крыльев, даже звук их моторов был другим.
День у Виктора оказался безнадежно испорчен. И было даже не столько жаль погибшего Левушкина – покойный был в общем неплохим человеком, Виктору было жаль себя. Торчащий из земли хвост авиабомбы вновь и вновь вставал перед глазами, вызывая неприятный холодок внизу живота. Смерть прошла буквально в волоске, лишь мимоходом глянув на Виктора, и этот взгляд продирал до печенок…
…Проснулся Саблин от того, что что-то, щекоча, мазнуло по лицу и качнулась кровать. В комнате была прокладная темень, за открытым, незанавешенным окном тоже. Вокруг была тишина – полк еще спал. По полу зашлепали босые ноги, что-то звякнуло и послышалось бульканье. Продрав глаза, он увидел белеющую во мраке невысокую округлую фигурку Майи. Она пила воду из чайника.
— Будешь? — спросила она. — Ты меня разбудил. Хрипел что-то во сне и зубами скрежетал.
Холодная вода полилась в пересохшее горло, освежая и возвращая к жизни. Кошмарный сон растаял бесследно, оставив после себя липкий пот и бешено колотящееся сердце. Он поднялся с кровати и пошел к умывальнику. Вернулся мокрый, посвежевший, завалился на кровать, думая урвать еще часок сна. Майя сразу, по-хозяйски, закинула на него ногу, обиженно зашептала: