— Мы, — сказал Манольос, продолжая шагать, — мы пойдем вперед, во имя господа бога! Пойдем, Яннакос, не бойся! Кто-то идет впереди и зовет нас. Разве ты не видишь?
Костандис только сейчас заметил, что лицо Манольоса опять стало чистым и красивым.
— Дорогой Манольос, — закричал он, — как же свершилось это чудо?
— Так, как свершаются все чудеса, — ответил Манольос улыбаясь, — спокойно, просто, тогда, когда никто не ожидает этого… Не будем терять времени, братья, — пошли!
Он взял за руку Костандиса и вместе с ним быстро зашагал к селу. За ними шел Яннакос, что-то бормоча себе под нос.
— Костандис, милый, — убеждал Манольос, — не бойся! Село не погибнет. Я знаю убийцу и потому так тороплюсь.
— Кто он? Кто? — радостно крикнул Костандис. — Бог тебе открыл во сне? Кто он?
— Не спрашивай, не останавливайся, шагай! — сказал Манольос, и голос его звучал одновременно повелительно и ласково.
Все трое ускорили шаг и через несколько минут ворвались в село, словно три быстроногих коня.
Громко и тревожно пела труба сеиза, открывались двери, выходили люди. Испуганные женщины и мужчины крестились и бежали на площадь.
— Мужайтесь, братья! — крикнул им Яннакос. — Бог велик!
— Пошел к черту, дурак! — гаркнул на бегу какой-то старик, державший за руку своего внука. — Если бог велик, то пусть он накажет убийцу!
Дед Христофис, проходя мимо них, крикнул:
— Юсуфчика несут к платану — с зажженными факелами, облитого мускатной миррой, осыпанного конфетами. Овдовел ага и совсем лишился рассудка.
Христиане большими группами и в одиночку торопливо бежали к платану.
Михелис издалека увидел своих друзей и направился к ним. Он был бледен и печален, но, взглянув на лицо Манольоса, радостно вскрикнул и обнял друга.
— Манольос, ты выздоровел, выздоровел! Слава тебе господи!
— Как Панайотарос? — спросил Манольос.
— Сейчас его приведут. Его сильно избили, у него уже нет сил сопротивляться…
Они подошли к площади. Солнце стояло высоко, заливая село ярким светом; веял тихий ветерок, и старый платан радостно шумел молодой листвой. Поднимали глаза старики и с ужасом смотрели на него: сколько раз и прежде, просыпаясь поутру, они видели на его ветвях качающиеся тела христиан, повешенных только за то, что они возвышали свой голос, требуя свободы.
Раздался грозный окрик сеиза:
— Дорогу, дорогу, гяуры!
Огромный, он шел впереди, прокладывая путь в толпе; за ним двое носильщиков тащили железную кровать с убитым турчонком; розы и жасмин покрывали его с головы до ног, и только бледное с искусанными губами лицо, обрамленное кудрявыми волосами, оставалось открытым. У изголовья кровати стоял дар аги убитому — глиняная вазочка с хиосской мастикой, чтобы он жевал ее и после смерти…