Патриархеас бросился на старика Ладаса и начал его душить, но остальные разняли их.
Старик Ладас был взбешен. Всю жизнь он держал язык за зубами, молчал, притворялся глупцом, униженно кланялся, лгал, чтобы быть в хороших отношениях с сильными мира сего. Но теперь, перед смертью, он не мог больше сдерживаться. Он хотел все высказать, излить всю свою злость, отомстить им, — пусть не думают, что они лучше его! Поэтому он все им выскажет — на что они ему нужны теперь?
Он повернул голову к попу.
— А твоя милость, святой Онуфрий, желающий меня исповедать, — заверещал Ладас, — с каким лицом, скажи мне, предстанешь ты перед богом? Ходишь взад и вперед по селу, чванишься, как петух, пожираешь горы продуктов, а если придет какой-нибудь бедняк в ту пору, когда ты набиваешь свое брюхо, и постучит в твою дверь, — ты, иезуит, говоришь ему елейным голосом: «Пусть господь бог тебе поможет, брат мой, и я голодаю!» — а в это время по твоей козлиной бороде течет жир! И беда тому несчастному бедняку, который умрет и не оставит денег на погребение, — ты его не похоронишь, пусть себе гниет! Твоя ладонь всегда раскрыта, ты продаешь Христа всегда с большой прибылью. Столько-то стоит освящение, столько-то крестины, столько-то чтение молитв, столько-то венчание — ты изобрел таксу, святотатец, и приклеил ее на двери рая, ты стоишь у входа и выпрашиваешь: «Плати, райя, плати, иначе не войдешь!» И вот, пожалуйста, эта морда хочет теперь исповедовать старика Ладаса, святого человека, который всю свою жизнь голодал и только изредка разрешал себе выпить стаканчик вина, дрожал, ходил босой, голодный, как настоящий апостол… Да это я тебя должен исповедать, скотина!
Поп Григорис слушал, с притворным смирением опустив голову. Но внутри у него все клокотало; ему хотелось наброситься на этого тощего старика, сдавить его костлявое горло, чтобы он больше не кричал, проклятый. Ишь, подлюга, сколько в нем яда! Вот что думал про себя этот скряга столько лет, а теперь изливает свою душу и выгораживает себя!
— Говори, говори, Ладас, — промолвил поп, притворно вздыхая, — Христос больше терпел, чем я, грешный. Его бранили, на него клеветали, его били кнутом, его распяли, но он молчал… А я вымолвлю ли слово? Говори, говори, дорогой Ладас!
Старик Ладас собирался было снова раскрыть рот и воздать попу должное, но тут вмешался учитель:
— Позор, братья, — крикнул он. — Несколько часов отделяют нас от смерти, и, вместо того чтобы обратить свои души к господу богу, мы погрязли в земных страстях… Замолчи, дед Ладас, наговорил ты достаточно, облегчил себя! И вы, братья, замолчите, нет предела грехам человеческим!