— Я виноват… я виноват… — повторял он. — Я, который пожалел его и вытащил из монастыря, где он жил монахом, словно кастрат. Хотел из него человека сделать. Так мне и нужно. Змею пригрел на своей груди… Да, прав был скряга Ладас! Сколько раз говорил он мне об этом, а я еще смеялся над ним: «Зло делаешь — тебя боятся и уважают; добро делаешь — тебе же и попадает!» Пожалуй, теперь мне попало!
Вдруг пение Леньо вызвало у него приступ ярости.
— Ну и похотливая самка! Хоть бы поскорее вышла замуж и успокоилась, а то все село взбаламутит своей песней, — пробормотал Патриархеас и подошел к окну, чтобы прикрикнуть на певунью.
Но в это время открылась дверь и показался Манольос. Старик вздрогнул, глаза у него заблестели.
— Заходи в комнату! — заорал он, с силой захлопнув за ним дверь.
Прижав Манольоса к стене, он ударил его.
— Это и есть твоя благодарность? — кричал архонт. — Я тебя принял в свой дом, а ты его поджег! Нам было хорошо до тебя, спокойно было в доме, спокойно было и в нашем селе, но вот пришла твоя милость, лжепророк, и все пошло вверх дном… Почему? Какое ты имел право вылезать вперед, спасать наше село? Это моя забота! Зачем ты всюду суешься и нарушаешь порядок? Сказать тебе? Ты прикинулся святым, чтобы поверили в тебя дураки, чтобы ты мог прославиться, а потом подняться на гору в праздник пророка Ильи и объявить революцию!
— Революцию?! — сказал Манольос с удивлением.
— А что же означали твои бесстыжие слова, которые ты говорил нам там, на горе, чтоб мы помогали оборванцам, чтоб все стали равными, ибо, видишь ли, все мы братья! Чтобы мы отдали пришельцам наши земли! Да откуда у тебя такие мысли? Это наши земли, наследие наших предков, это наша кровь! Значит, нужно отдать им нашу плоть, чтоб они ее съели? Какой вздор ты плел!
И в гневе он тряс Манольоса за ворот рубахи.
— Что же, мы сделаем Россию из нашего села? Россию, где все пожирают друг друга, где хозяева и слуги сравнялись, где вошь озверела и — прости меня, господи! — стала величиной с черепаху? Является твоя милость и тащит эту вошь на мою кровать, чтоб она меня сожрала?
Как будто и впрямь увидев эту вошь, Патриархеас вздрогнул и повернулся к своему батраку:
— Не́когда — ты не слыхал об этом, петушиная твоя голова? — желудок взбунтовался, влез в голову и начал командовать. И потекло, значит, дерьмо человеку в ноздри, в рот, в глаза, и человек задохнулся. Поэтому не нарушайте божьих порядков; желудок пусть остается на своем месте, а голова на своем. Пусть голова командует. Я — голова!
Он метался взад-вперед, как зверь в клетке, колотил кулаком по стенам, плевал на пол.