В эту минуту вошел Михелис: упитанный, краснощекий, в бархатной шапочке набекрень, с золотым обручальным кольцом на пальце. Был он затянут в сукно и атлас, щеки его пылали, — только что он касался руки Марьори, и кровь в нем еще кипела.
— Добро пожаловать, наш любимец Михелис, — сказал старик поп, гордясь своим будущим зятем. — Тебя мы единодушно выбрали на роль любимого ученика Христова, Иоанна. Большая это честь, большая радость, Михелис! Ты будешь припадать к груди Христа и утешать его, ты будешь следовать за ним до его последней минуты, до креста, и, когда остальные его ученики разойдутся, тебе доверит Христос свою мать.
— С твоего благословения, отец мой, — сказал Михелис и покраснел от удовольствия. — С малых лет я любовался этим апостолом на иконах; там он молодой, красивый, преисполненный благости. Мне он всегда нравился. Спасибо, отец мой! Ты хочешь еще что-нибудь мне поручить?
— Нет, Михелис. Твоя душа — невинный голубь, сердце твое исполнено любви. Апостола ты не опозоришь, с тобой мое благословение!
— Теперь мы должны найти Иуду Искариота, — продолжал поп, рассматривая односельчан своими хищными глазами.
Те дрожали под его суровым взглядом. «Помоги, господи, — бормотал каждый из них, — не хочу, не хочу быть Иудой!»
Взгляд попа остановился на рыжей бороде Гипсоеда.
— Панайотарос, — послышался голос попа, — ну-ка, подойди, у меня просьба к тебе!
Панайотарос повел плечами и толстой шеей, словно вол, пытающийся освободиться от ярма. На одну секунду ему захотелось закричать: «Не пойду!» — но он струсил перед старостами.
— К твоим услугам, отче мой, — сказал он и подошел, ступая тяжело, как медведь.
— Большой услуги мы ждем от тебя, и ты нам не откажешь: ведь каким бы суровым и чудаковатым ты ни казался, у тебя нежное сердце: ты словно неподатливый миндаль — скорлупа каменная, зато под ней таится сладкое зерно… Ты слышишь, что я говорю, Панайотарос?
— Слышу, не глухой, — ответил тот, и его изуродованное оспой лицо побагровело.
Он понял, чего от него хотят потребовать старосты, и ему стали противны их хитрость и лесть.
— Без Иуды не бывает распятия, — продолжал поп, — а без распятия нет воскресения. Значит, кто-то из односельчан должен пожертвовать собою и воплотить Иуду. Мы бросили жребий, и жребий пал на тебя, Панайотарос!
— Иудой я не буду! — наотрез отказался Гипсоед.
Он так сжал в кулаке пасхальное яйцо, что оно лопнуло. Яйцо было всмятку, и кулак сразу стал желтым.
Архонт вскочил и грозно поднял свою трубку.
— В конце концов, — закричал он, — что будет, если все начнут командовать! Тут совет старост, а не базар. Старосты приняли решение, все кончено. Народ должен подчиняться. Ты слышишь, Гипсоед?