— Тише, отче, тише, пожалуйста, — шепнул попу подошедший Яннакос. — Тише, ага сидит на балконе и слушает.
Ага действительно в эту минуту вздрогнул; хотя он и был погружен в сон, однако краешком уха уловил какие-то бунтарские речи и вскочил.
— Не нравятся мне эти дела, Спаномария. Мне как будто послышалось…
— Говорю тебе, не беспокойся, дорогой ага, спи! Спи, я весь внимание.
— Я хочу спать, капитан… Но если увидишь, что попы перейдут границы и сцепятся, толкни меня, чтобы я проснулся; тогда я спущусь с кнутом и наведу порядок.
Он обернулся к Юсуфчику.
— Иди сюда, Юсуфчик, пощекочи мне пятки, чтобы я скорей заснул, — сказал ага и опять опустил тяжелые веки.
Отец Фотис продолжал, понизив голос:
— Мы разыскали оружие на чердаках, я тоже надел на себя патронташ и крест и собрал народ на площади: «Дети мои, — сказал я им, — перед тем как отправиться в путь, давайте споем все вместе гимн!» Как радостно звучали голоса, какой это был праздник! Земля задрожала, когда мы все вместе начали петь гимн!
И отец Фотис, забывшись, начал громко петь: «Выросшая на священных костях греков…»
— Тише, тише, отче, — снова прошептал ему на ухо Яннакос.
Но в эту минуту раздался с балкона хриплый голос капитана:
— «И, как в древности, мужественная, да здравствует, да здравствует Свобода!»
Ага слегка зашевелился, как будто его укусила блоха, но тут же снова погрузился в сон.
Люди на площади вздрогнули и посмотрели на балкон. Но капитан все так же сидел на подушке, поджав под себя ноги, и снова наполнял свою чашку раки.
— Твое здоровье, Греция, — прошептал он. — Ты завоюешь весь мир!
— Капитан Фуртунас напился, — сказал Костандис, — и теперь в приподнятом настроении; дай бог, чтобы он не выхватил пистолет из кобуры аги и не прикончил его! Тогда мы погибли!
— Ну и пусть, — взволнованно сказал Михелис. — Этот поп заставляет мое сердце биться сильнее.
— Замолчите, братья, замолчите, дайте послушать, — сказал Манольос, который весь превратился в слух и не сводил глаз с попа Фотиса.
Нахмурившийся поп Григорис тяжело дышал. «Этот поп-голодранец зажигает сердца, — думал он, — это большое несчастье. Нужно найти способ, чтобы он убрался из нашего края…»
— Говори, говори, уважаемый отче, — сказал он покровительственно. — Почему ты остановился? Мы слушаем.
— О дальнейшем не заставляй меня говорить, дорогой отче, — ответил отец Фотис, тяжело вздыхая. — Ведь у меня сердце, а не камень, не выдержит оно…
По щекам его покатились слезы, голос осекся.
Капитан снова навалился на перила балкона и вытер свои глаза мокрым платком.