— Все души на земле вверены каждому из нас двоих, — возразил священник, — но не разделяй, отче, души на моих и твоих.
Будь они только вдвоем, поп Григорис набросился бы на него, схватил бы его за горло, задушил бы, но что он может сделать теперь? Пришлось сдержаться. Но молчать он уже не мог, ибо все смотрели на него и ждали его решения. Он пошевелил губами.
— Слушай, отче… — начал он.
— Слушаю, — ответил поп Фотис и сжал в руках тяжелое евангелие, словно собираясь швырнуть его в попа Григориса.
Поп Григорис толком еще не знал, что он скажет. Ничего он еще не придумал. Но как раз в эту минуту и совершилось чудо, которого он так ждал, в котором так нуждался. Послышался крик, и дочь одного из старост, Деспиньо, упала мертвой на землю. Люди бросились к ней, но тут же в ужасе попятились назад: она позеленела, у нее опухли ноги, вздулся живот, посинели губы.
Поп Григорис вознес руки к небу.
— Дети мои, — закричал он, едва сдерживая свою радость, — в эту грозную минуту бог дал нам ответ. Наклонитесь, посмотрите на эту женщину, посмотрите хорошенько на ее вздутый живот, на опухшие ноги, на позеленевшее лицо, — это же холера!
Люди отшатнулись в ужасе.
— Холера! — снова закричал поп Григорис. — Эти пришельцы несут в наше село страшную смерть, — мы погибли! Будьте суровы, подумайте о своих детях, о женах, о селе! Не я решаю, бог уже решил за нас! Отче, ты хотел ответа — вот он!
Так он сказал и простер руку к мертвой, лежавшей посреди площади.
Поп Фотис прижал к своей груди евангелие, руки его дрожали. Он шагнул к попу Григорису, хотел что-то сказать, но не смог — у него перехватило дыхание.
Капитан на балконе встал, пошатываясь, и снова сунул полотенце в ведро; кровь опять бросилась ему в голову, он весь горел. Обвязав мокрым полотенцем голову, он присел, и ему стало легче. Вода текла по его увядшим щекам, по голому подбородку, по безволосой, изъеденной морской солью груди.
— Ну и подлец этот козлобородый! Все свалил на несчастного попа-пришельца! Холера, говорит… Тьфу тебе, богохульник! Не пройдет тебе этот номер, нет! Я спущусь по лестнице и крикну: «Обманщик! Обманщик!» Я тоже староста, тоже управляю селом. Мое слово тоже что-нибудь да значит. Сейчас я ему скажу.
Пробормотав это, он, пошатываясь и спотыкаясь, направился к двери. Одним ударом открыл ее. Остановился на минуту на верхней площадке. Какая-то дьявольская сила поднимала и опускала дом, страшная буря качала зажженный фонарик; висевшие на стенах ружья, ятаганы, красные фески и сеиз, который спал, свернувшись калачиком на пороге, — все это вертелось вместе с домом. Он схватился за перила лестницы, вытянул ногу, ему показалось, что на ней появились крылья. Ступеньки опускались и поднимались, словно волны… Он сделал шаг вперед и вдруг покатился по лестнице головою вниз, так что загудел весь дом.