* * *
Чем выше они забирались, тем более непредсказуемыми становились порывы ветра. Трапецию вырывало из рук, униформа на Валентине взмокла. Рядом с камуфляжными пятнами на комбинезоне расплывались черные пятна пота. Полуторапудовый дельтоплан, казавшийся еще пятнадцать минут назад игрушкой, превратился в непосильную тяжесть. Удерживать аппарат в нейтральном положении оказалось отнюдь не просто. Даже самый небольшой угол немедленно увеличивал парусность, и Валентина выламывало в пояснице, испытывая на прочность в состязании с ветром.
— Нос не задирай! Нос! — по-обезьяньи цепко полковник ухватился за трос и, чуть подтянув, придал аппарату нужное положение. — Ну что? Легче стало? То-то! Так и держи… Или, может, хочешь передохнуть?
Полковник явно его подначивал. Они одолели две трети пути, и Валентин вконец изнемог. Кровь пульсировала в висках, колени мелко подрагивали. Такая вещь, как усталость, была ему в общем знакома, но тут он столкнулся с чем-то абсолютно новым. Впрочем, хорошо известно, что не умеющие плавать выдыхаются, едва проплыв пять-десять метров, а впервые вставшие на лыжи падают в снег уже после первого километра. Нечто подобное случилось и с ним. Полковник-хитрюга не спешил с советами, а сам Валентин только сейчас стал понимать, что бороться со стихиями — занятие совершенно бессмысленное. Их следует обманывать, им следует потакать, к ним следует приноравливаться. В противном случае поражение неминуемо. Короче говоря, он устал — и устал крепко. Тем не менее на предложение полковника упрямо мотнул головой.
— Это хорошо! Гонор штука глупая, но тоже кое-чего стоит, — полковник пристроился рядом, рукой вновь подцепил трос, манипулируя им ровно настолько, чтобы удерживать гигантский парус в строгой горизонтали. Они прошли совсем немного, но Валентин изумленно сообразил, что малой этой поддержки ему более чем достаточно. Сам по себе аппарат нести было несложно, главной бедой оставались порывы ветра, и, стараясь не сбиваться с дыхания, он зашагал бодрее.
— Есть, Валентин, такая фраза: «Человек жив памятью.» Красиво, но, как все красивое, нуждается в оговорке. Если чем-то человек и жив, то только грядущим! Память — это боль! Привязчивая, сладкая, но совершенно не плодовитая. Настоящая личность не должна оглядываться. Нельзя ехать на велосипеде и смотреть назад. Обязательно навернешься. Тем, у кого все только в прошлом, можно лишь посочувствовать.
— По-моему, вы просто пытаетесь противопоставить молодость и старость, — тяжело дыша, проговорил Валентин.
— Ничуть! Иной умирающий даст сто очков любому новорожденному. Разумеется, если в качестве младенца мы не имеем очередного Кортасара или Пушкина. Но вспомни, как славно — именно славно умирал Достоевский! А Горький? А Булгаков? А Моцарт? Предсмертие обращалось в бессмертие. Все лучшее эти гиганты создали именно в последние годы, в последние месяцы.