— Храни нас Бог! — в один голос воскликнули Елена и Мариам.
— Ты была наложницей… в гареме? — поразилась силачка.
Лампри задумчиво взглянула на нее.
— Да. То есть нет. Не знаю. Наверное, была. В гареме? — озадаченно протянула она.
Как раз вовремя, хоть и неожиданно, силачка договорилась с капитаном небольшого двухмачтовика, того самого, который они видели утром на горизонте. Судно встало на якорь, чтобы пополнить запасы воды, и его владелец собирался продолжить путь на северо-восток, в Далмацию.
Подношений больше не было, Бочелли не появлялся, и великанша грешным делом подумала, что, наверное, ей это все померещилось. Женщины с легким сердцем отправились в путь по морю.
Селия — теперь все циркачки выучили имя — постоянно искала взглядом Елену. «Нимфа» побаивалась матросов, но в остальном выглядела жизнерадостной, спокойной, пока рядом был кто-то из группы. Похоже, бедняжка смирилась и с увечьем, и с ребенком. Она беспокоилась, только когда фокусница уходила слишком далеко, будто та была тонкой нитью, связывавшей ее с забытым прошлым — как вышитая сумочка, с которой бывшая наложница никогда не расставалась.
У Мариам, непонятно почему, на душе было неспокойно. Она с самого начала догадывалась, что Лампри — благородная дама. Нежные руки явно никогда не касались земли, бледное лицо казалось почти неестественным по сравнению с дочерна загорелой кожей акробаток. И еще она жила в гареме султана… Это уже слишком. Какие превратности судьбы искалечили ее тело и душу? Мариам чувствовала себя воровкой, похитившей бесценное сокровище. И от этого становилось не по себе.
Великанша сидела, прислонившись к бизани. Елена подошла и устроилась рядом.
— Кажется, наша Фессала счастлива. Как ты думаешь? Она вспомнила свое имя. Даже нас не забыла! Правда, больше ничего. Не знает даже, что без конца ищет в этой своей сумочке. А малыш? Что с малышом? — Мариам вспомнила ту ночь, когда они с русалчонком смотрели друг другу в глаза.
Елена лишь молча развела руками.
Женщины наблюдали, как Селия обращается с младенцем: кормит, моет — но, как и прежде, без малейшего оттенка чувств. Она никогда не брала малыша на руки, если не было необходимости, и не пела колыбельных. Ребенок, похоже, не доставлял матери ни радости, ни страдания.
— Никакой материнской любви… Уверена, что это ее ребенок? — покачала головой силачка.
— Да, ее.
Когда глава труппы принесла русалку в лагерь, Елена осмотрела ее и вымыла. Сама мать, она не могла ошибаться.
— У нее несколько разрывов в тайных местах, да и регулы обильные…
— Это как-то противоестественно, — нахмурилась Мариам, ковыряя дырку в кожаной жилетке.