Их с Джонсом теперь разделяла только бревенчатая стена.
Ричард мог сидеть и ждать, пока Джонс сам подставится под огонь, либо выйти через дверь, обогнуть дом и выстрелить из-за угла. Или просто шагнуть к окну и пальнуть в упор.
Он снова взводил револьвер, когда Джонс открыл огонь из «калашникова». Ричард сжался всем телом и едва не отпустил курок. Однако пули в дом не влетали. Да и не могли, учитывая, где находится Джонс. Так в кого тот стреляет?
И тут наконец до Ричарда дошло.
Ничего не может быть проще, а он все усложнил, пытаясь придумать какой-нибудь ловкий ход, выкарабкаться и остаться в живых. Джонсу нечего терять, он заранее простился с жизнью, и это дает ему преимущество. Чтобы уравнять силы, Ричард должен, как Джонс, плюнуть на все. Это было легко в молодости, когда он из дробовика уложил гризли и совершил много других поступков, которые позже вспоминал как опрометчивые. Богатство и успех его изменили: он с брезгливым ужасом оглядывался на себя прежнего. Сейчас надо вновь стать таким, иначе не выжить.
Все это разом сложилось в голове, словно Музы-Мстительницы внезапно – и, возможно, навсегда – забыли про месть и теперь пели вокруг ангельскими голосами.
Ричард шагнул к окну, держа револьвер в одной руке и поводя дулом вверх-вниз.
Джонс сидел, прислонившись спиной к бревенчатой стене, и целился не в Ричарда, а в чистое поле впереди, куда почему-то перед этим стрелял.
Он глянул Ричарду прямо в глаза и воскликнул:
– Это просто гребаная кошка!
Ричард нажал на спуск и прострелил ему голову.
Он заново взвел револьвер и несколько секунд стоял, убеждаясь, что не обманывает себя, принимая желаемое за действительное, однако Джонс был безусловно мертв.
Наконец Ричард оторвал взгляд от останков Джонса и посмотрел за сорную траву и кусты, туда, куда тот глядел в последние мгновения жизни. Зеленые почки еще не распустились, так что во всем преобладал бурый оттенок. Впрочем, в конце концов Ричард различил лицо – или что-то похожее на лицо. Но не человеческое. У людей не бывает золотистых глаз.
Глаза смотрели на Ричарда так долго, что у него вспыхнули щеки. Он наливался краской – какая-то атавистическая реакция на столь пристальное наблюдение. Тут глаза моргнули, пума повела изящной головкой, подрагивая ушами в ответ на что-то невидимое. Потом развернулась, хлестнув по воздуху пушистым хвостом, и Ричард еще мгновение различал белые подушечки лап, прежде чем она окончательно пропала из виду.