На иссохшем лице Катим не было ни радости, ни торжества. Она медленно развела руки, воздела над головой… И пропала, рассыпавшись шелестящим облаком сухих листьев. Ветер последний раз закрутил их смерчем, потом разметал в стороны.
Подошла мать Кендарат. Волкодав сперва даже испугался, решив, что она тяжко изранена. С неё обильно текла наземь густая красная влага. Волкодаву понадобилось мгновение, чтобы учуять запах вина и заметить в десятке шагов обломки бочонка, разбившегося о её руку.
Мыш переступал по плечу Волкодава, воинственно топорщил шерсть и плевался.
Подбежал Иригойен. Нагнулся к мёртвому, осенил себя знамением Полумесяца и пробормотал:
– Да, – сказала мать Кендарат. – Она отомстила.
…А в лицо мне – всё снег. Стылый ветер да мокрые хлопья.
Он слепит мне глаза и за ворот по капле течёт.
Так какого рожна я под эти разящие копья
Всё шагаю упрямо вперёд, и вперёд, и вперёд?
Может, где-то меня ожидают у печки пельмени
И заботливый родич усадит поближе к теплу?
Так ведь нет – и зачем, если валит метель на колени,
Я упрямо встаю и опять ковыляю сквозь мглу?
Снежный плащ на плечах набирает всё большую тяжесть,
И не гнутся колени, и в полную грудь не вздохнуть,
А тропа впереди всё никак не становится глаже,
И неведом конец, что собой увенчает мой путь.
Всё, наверно, случится в свой срок и обыденно-просто.
Наметёт непогода ещё один холмик в снегу,
И буран бу дет петь свою песню над вечным погостом,
И лихая позёмка отнюдь не замрёт на бегу.
Грех роптать на судьбу! Не такие, как я, цепенели
И последний поклон отдавали холодной земле.
Я за ними бреду – без надежды и, в общем, без цели,
Путеводной звезды не умея увидеть во мгле.
Но пока я дышу, не дописана эта страница,
И рябиновый посох не выпал ещё из руки.
Вместе с корками мокрого льда отдираю ресницы
И в жестокой усмешке свирепые скалю клыки.