Волкодав молча стоял рядом. Слова вроде тех, что произнесла мать Кендарат, он придумывал бы до завтра. Только в словах он не очень нуждался. Он просто знал, что надсмотрщики прикоснутся к товарищам по забою, только перешагнув через его мёртвое тело. А это сделать было не так-то легко.
Первым, о Лунное Небо, Твой свет увидал
Каменотёс, угодивший в пути под обвал.
Тяжкую глыбу везли упряжные быки.
Дрогнула глыба… и кровь обагрила катки.
– Прогнать их! – повторил жрец, но почему-то уже не так уверенно.
Сын его страсти был продан. От дома вдали
Дивные камни искал он в глубинах земли.
Думал на волю он выкупить маму с отцом,
Думал почтить наконец их священным венцом.
Но благородство без силы – проигранный бой…
Тьма подземелий его увела за собой.
Спит он теперь у пещерного чудо-ключа,
Струи, как струны, в его сновиденьях звучат…
Лунное Небо, но ведь не отвергнешь же ты
Чистого сердца, стучавшего ради мечты!
Один из стражников вдруг опустил копьё.
– У меня, – проворчал он, – мать вольноотпущенницей была, да примет Лунное Небо её неотягощённую душу! Как по мне, пусть их довершают свою службу и уходят, откуда пришли. Мы, к примеру, их и вовсе не видели. Что такого стряслось, чтобы оскорблять святую землю кровопролитием?
Драться с каменотёсами никому не хотелось. Это небось не домашних рабов, прокравшихся поклониться Освободителю, взашей из Садов выставлять. Одна Гаугар чего стоила. Если она ввязывалась в кабацкую драку, городским лекарям прибавлялось работы. Да и висельник, стоявший рядом с маленькой жрицей, очень уж походил на свирепого волкодава. К такому без палки не подойдёшь. А и с палкой – может, чуть помедленнее, но загрызёт всё равно.
– Святотатство! – не унимался молодой жрец. – Это сын пекаря, он не смеет здесь петь! Он…
И тут у него отнялся язык.
Узкий серп месяца покрыло маленькое круглое облачко. Оно вспыхнуло огненным серебром, ненадолго явив в небесах подобие полной Луны. Щедрые лучи омыли изваяние Освободителя… и с его ладоней вдруг поднялись три светлые тени. Улыбчивый мальчик держал за руки мужчину и женщину, готовясь взойти вместе с ними по серебряным ступеням лунной тропы.
– Матерь Луна! Чудо, – одними губами выдохнул жрец и тихо сполз на колени.
Сына в рудник проводив, горемычная мать
Скоро сама позабыла, зачем ей дышать.
Вымела мусор – и тихо присела в углу,
Голову с рабской серьгой опустив на метлу…
Так, как сейчас, Иригойен не пел ещё никогда. Счастлив тот, кто, проведя всю жизнь в храме, один раз услышит пение столь возвышенной силы. Стражники опускались на колени, снимали шлемы с голов. Понимая, что до схватки уже вряд ли дойдёт, Волкодав посмотрел на гимнопевца и увидел, как на последних строках изменилось его лицо. Оно словно бы утрачивало бремя плоти, лучась собственным светом.