Появилась Мадлен:
— Думаю, он уже не придет, но спасибо, что устроили генеральную уборку. Альбер решил вас угостить.
Я остался с Игорем, который не терял надежды на встречу со своим кумиром.
— Должно быть, его что-то задержало, но он обязательно придет.
У нас давно не было возможности поговорить без свидетелей.
— Как дела в лицее?
— Вообще-то, хорошо.
— А с подружкой?
— По воскресеньям мы не видимся. Она проводит время с семьей.
— Поставь себя на место ее родителей. Они всю неделю работают и пообщаться с детьми могут только в воскресенье.
— И сколько это будет продолжаться? Она не останется с ними на всю жизнь.
— Все вы, молодые, одинаковы.
— Можно тебя спросить, почему вы так относитесь к Саше?
— Это давняя история. Тебе лучше не знать. Не стоит обращать на него внимания… Ну что, ждем дальше или уходим?
— Представь, что он придет, а его никто не встретит. Что он о нас подумает?
— Ты прав. Подождем. Артисты вечно опаздывают. Он говорил со мной, как с другом, и не мог забыть об обещании. Знаешь, о чем он мечтает?
— Нет.
— Поклянись, что никому не скажешь. Это его секрет. Он хочет поставить «Ромео и Джульетту» Прокофьева. Можешь себе представить? Самый прекрасный балет мирового репертуара. Знаешь эту музыку?
— Я не силен в музыкальных шедеврах. Мой отец обожает Верди и «Риголетто».
— Тогда ему понравится. Попроси родителей купить тебе пластинку. Мое любимое место — «Танец рыцарей». Слушаешь и воспаряешь в небеса. Знаешь, почему Прокофьев считается любимым композитором советских людей?
— Потому что он гений?
— Не только.
— Потому что написал замечательные оперы и балеты?
— Этого мало.
— Потому что был добрым и великодушным человеком?
— У меня на родине эти качества не предмет для восхищения.
— Тогда сдаюсь.
— Прокофьева обожают за то, что он убил Сталина.
— Что ты такое говоришь?
— Пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, рано утром, Сталину сообщили о смерти Прокофьева, и он, загубивший миллионы душ, был потрясен этим известием. Сталин унижал Прокофьева, композитор был гоним, несчастлив и несвободен. Тиран впервые в жизни почувствовал угрызения совести, у него случился удар, и он умер. В тот же самый день. Из-за Прокофьева.
— Я не знал.
— Господи, Мишель, да это же шутка. Уверен, если бы Прокофьев знал, что его смерть избавит нас от Сталина, он с радостью пожертвовал бы собой намного раньше.
Мы сидели на скамье у входа в «Бальто» и ждали. Погода была замечательная. Проходившие мимо нас члены клуба махали на прощание рукой и отпускали шуточки: мол, хватит ждать, а то врастете в землю. День клонился к закату, и мы смирились, решили, что тоже пойдем по домам, только выкурим на посошок по сигарете, и тут увидели Леонида. Выглядел он как-то странно, обе ладони у него были замотаны эластичными бинтами.