— А ты так и не ответил на мой вопрос. Если бы сегодня твоя дочь захотела выйти замуж за НЕеврея, это стало бы проблемой?
— В каком-то смысле да. Из-за детей.
— Выходит, ты забыл о своих великих принципах? Это противоречит тому, что ты всегда утверждал!
— Возможно, я изменился или постарел.
— Может, нам стоило бы уехать в Израиль, — сказал Владимир. — Там, во всяком случае, мы смогли бы спокойно работать.
— Я тоже об этом думаю, — признался Игорь. — В Израиле мне бы позволили заниматься медициной.
— Я думал, религия — опиум для народа.
— Сионизм — не религия, — пояснил Томаш.
— Вы — сборище… сборище…
Я не сумел подобрать определение для этих жалких людишек. Их поразила моя агрессивность.
— Не стоит так нервничать, Мишель, — мягко произнес Леонид. — Это не более чем слова.
Мне хотелось плакать. Я чувствовал, между нами что-то сломалось. Я больше не был членом их сообщества. Они меня изгнали. Я пришел за поддержкой, а уходил уничтоженным. Как я мог быть таким слепым и глупым? Никогда им не прощу. До самой смерти. Я решил покинуть клуб и никогда сюда не возвращаться. Тот, кто сказал, что все революционеры в конце концов становятся либо угнетателями, либо еретиками, был прав. Он не знал одного: некоторые превращаются в святош.
* * *
Накануне экзамена я пошел в кино. Многие считают, что это хороший способ расслабиться перед серьезным испытанием. Уже много недель Вернер звал меня на «фильм века», о котором Игорь и Леонид отзывались в превосходных степенях. Вернер высмотрел мне местечко в зале — на сеансе было не так много зрителей. Картина «Летят журавли» потрясла меня. Не только идеальным сплавом лиризма и чувственности, но главное — простотой и человечностью рассказанной в нем истории. Я узнал в ней историю моих разлученных войной родителей (маме повезло — папа к ней вернулся).
Экзамен стал простой формальностью, нас отлично натаскали. Можно было подумать, что преподаватели заранее знали темы. Потом началось самое противное — все ждали объявления результатов, не зная, беспокоиться или радоваться. Я не мог решить, что делать — позвонить Камилле или попытаться с ней увидеться. Самым правильным было не выдавать своего нетерпения. Я снова начал наматывать круги по Люксембургскому саду, развивая бешеную скорость, но от навязчивой идеи не так-то просто избавиться. У меня сохранялась крошечная надежда. Камилла могла провалить экзамен. Она знала, что делать, если действительно не хотела разлучаться со мной. Выбор за ней. Родители или я. Все станет ясно через двенадцать дней. Стоя перед расстрельным взводом, приговоренный к смерти все еще надеется на чудо и говорит себе: пока все идет хорошо.