Клуб неисправимых оптимистов (Генассия) - страница 46

Мишеля Симона[76] и Тино Росси.[77] Я смеялся до слез. Папа включил радио, и мы принялись подпевать Брассенсу:

Сидят, целуясь, парочки, как голубки,
Голубки, голубки.
Им плевать на злые языки
И косые взгляды.
Сидят, целуясь, парочки, как голубки,
Голубки, голубки.
Клятвы их так жарки и легки,
Рука касается руки.[78]

На Рождество папа приготовил мне сюрприз — он повел меня в оперу. Идея пришла ему в голову в последний момент, так что за билеты в театральном агентстве пришлось заплатить бешеные деньги. Папа прифрантился и, увидев меня в потерявшем «товарный вид» костюме, был неприятно удивлен:

— Тебе больше нечего надеть? Мы все-таки идем в оперу…

— Это мой единственный костюм.

— Я скажу маме, чтобы обновила твой гардероб. Поторопись, иначе опоздаем.

Мы сидели на балконе второго яруса, на боковых местах. Я уступил папе кресло, несмотря на его протесты, а сам устроился на откидной скамейке. Чтобы видеть авансцену, приходилось все время тянуть шею. Зал был полон: дамы в вечерних платьях, мужчины в смокингах. Папа сиял.

— Твой дедушка продал бы душу за возможность послушать «Риголетто», — сказал он, сгорая от нетерпения.

Свет погас, зрители откашлялись. Оркестр заиграл увертюру. Музыка была прекрасна, но на сцене ничего не происходило. Наконец занавес открылся, и взорам публики предстал дворец герцога в Мантуе. Слава богу, что я догадался прочесть либретто, иначе ничего бы не понял. Исполнители пели на итальянском, но мне показалось, что все, кроме меня, понимают смысл слов. Папа был на седьмом небе от счастья. Я заметил, что он неслышно подпевает герцогу. Читать программку в темноте я не мог и ужасно скучал. А певцы всё пели и пели.

— Долго еще, папа?

— Наслаждайся, сынок, слушай, сейчас будет красивейший пассаж.

Проблема заключалась в том, что я не знал, чем именно должен усладить свой слух, путался в персонажах, которые сначала слушали чужие вокализы, застыв на месте как полные дураки, а потом начинали завывать сами — и так до бесконечности. Сиденье было неудобное, и я без конца ерзал, соседка даже одернула меня строгим шепотом. Папа наклонился и сказал мне на ухо:

— Закрой глаза, Мишель. Слушай. Следуй за музыкой.

Он был прав. С закрытыми глазами получалось лучше. Я мысленно переместился в «DS», а когда проснулся, не понял, где нахожусь.

— Тебе понравилось?

— О да, очень. Может, чуть-чуть затянуто… Особенно финал.

— А по мне — пусть бы длилось всю ночь.

* * *

Первого января мы собирались навестить в Лансе дедушку Энцо, но за два дня до Нового года он все отменил, сославшись на недомогание бабушки Жанны. Папа расстроился — не только из-за болезни матери, но и потому, что сгорал от нетерпения продемонстрировать родителям новую машину и уже проложил маршрут. Ему хотелось навестить старых друзей, а теперь он остался ни с чем. На звонок Батиста ответил я, думая, что это мама, и очень удивился: дядя никогда нам не звонил. Они с папой не очень-то ладили. Приглашение брата застало отца врасплох, но он его принял. Один чувствовал себя обязанным сделать дружеский жест, другой — ответить на него. Батист был старше моего отца всего на год, но выглядел намного хуже. Глядя на них, никто бы не поверил, что эти люди — братья, такими разными они были. Папа купил подарки племянникам и замечательную вересковую трубку с красивой резьбой для Батиста. Дядя нам ничего не приготовил, стал упрекать брата за то, что тот якобы хотел его унизить, и запретил детям разворачивать свертки.