В итоге ей все-таки дали квартиру в том доме, и она поменяла ее на две комнаты в коммуналке, приватизировала их, третью комнату ей завещала бабушка, за которой она ухаживала, — и мы поменялись в двухкомнатную квартиру в Среднем Кисловском переулке.
Это вообще многое объясняет. Я ребенок, который, когда кончался гель для душа, покупал его в ГУМе, потому что ближе нет ничего, а когда хотел есть, шел на Палашевский рынок, потому что если выйти из дома, там будет «Элитное белье», «Элитная косметика», какие-нибудь «Ковры» и что-нибудь еще. То есть жратвы не было — какая в центре жратва? Когда мы переехали на «Сокол», у меня был культурный шок. Выходишь из метро и думаешь: о, аптека, надо запомнить. Вот эта аптека будет моя. Идешь дальше — еще через 500 метров аптека. Потом доходишь до дома — и у тебя в доме аптека. Думаешь: боже мой! И так со всем — с мини-маркетами, с прудиком.
Моя мама — очень простая девушка. С одной стороны, это бережет ее от больших потрясений, а с другой — играет злую шутку. У нее очень линейная модель мира. Если такой-то знакомый сделал то-то — значит, хочет трахнуться. Если не сделал — значит, не хочет. Если ей сказать (что для меня не смешно ни разу): «Мама, у меня экзистенциальный кризис», — она будет хохотать остаток вечера. Но самое обидное — когда читаешь ей какой-нибудь свой текст, а она говорит: «Ну, хоть не про любовь, а то уже достало про любовь». Или читаешь просто стишок без единого имени — а она говорит: «Не много ли ему чести, столько ты про него пишешь?» Ну и совсем уже хохмы: «Я тебя столько кормлю, а ты все грустное пишешь!» Это вообще моя любимая история: «Я тебе даже торт купила, ты почему опять грустное написала?» Она, понятно, пошучивает на эту тему, но иногда ей совершенно искренне непонятно: какого черта? Все же хорошо!
Моя семья состоит из меня, мамы и кота. У нас не самые простые отношения. Когда у тебя с самым ближайшим твоим родственником разница в 40 лет, он живет в другом мире, и пусть он трижды социализированный, современный и т. д., некоторых вещей ему объяснить невозможно. Например, мама считает, что те гадости, которые обо мне пишут в интернете, — это кем-то организованная травля. А что люди вообще просто очень любят писать гадости, она не учитывает.
* * *
О семье с Верой Полозковой мы говорили летом 2008 года. Весной 2009-го она написала текст, с которым столичная поэтическая тусовка наконец согласилась принять ее если не в свои ряды, то в «октябрята» от литературы, — тот самый текст, на который мэтры актуальной поэзии стали снисходительно кивать как на «неплохой». В ЖЖ он озаглавлен как «Текст, который напугал маму»: