Эмиль быстро и точно перевел заданный текст, а я, поскольку учебник у нас был один на двоих, попросту списал все у него. Я мог перевести и сам, но это заняло бы вдвое больше времени: все мои мысли были лишь о прекрасной дочери доктора Форе, моей тезке, девочке по имени Жанна-Мари.
Ее дедушка был раскройщик, бабушка — басконка (народ этот жил на границе между Францией и Испанией, говорил на собственном языке и имел богатые традиции).
— Мои дяди и двоюродные братья варят сыр. Точней, их жены, — сердито добавляет Жанна-Мари. — Жены всегда делают всю работу.
Мы стоим в дверном проеме, обвив друг друга руками и соприкасаясь носами.
— Можешь меня поцеловать.
Минутой позже она вздыхает, раздосадованная моей неуклюжестью, и отталкивает меня в сторону. Наверное, она уже целовалась с каким-нибудь умелым мальчиком. Или просто разочарована. Жанна-Мари недовольно цокает языком.
— А теперь ты меня поцелуй, — говорю я.
Она тут же расплывается в улыбке, подходит ближе и приподнимает голову. Я стою на дверном пороге, иначе голову пришлось бы поднимать мне: она на полдюйма выше. Поцелуй сперва мягкий, но в конце становится жестче, а потом она на миг приоткрывает рот.
— Вот как это делается, — говорит Жанна-Мари.
Я настаиваю на закреплении пройденного материала. Мы целуемся всю весну и лето, а потом и всю зиму. Мы встречаем так весну, и единственный человек, который об этом не знает, — отец Жанны-Мари. Ну, и мать, наверное. Хотя она часто поглядывает на меня со смесью удивления и беспокойства.
Спустя год после нашего первого поцелуя Эмиль в пяти комнатах от нас кланяется доктору Форе и говорит, что приведет меня к директору, как только отыщет. Эмиль произносит это с таким почтением, что отец Жанны-Мари ни сном ни духом не догадывается, что над ним смеются. С таким же почтением в голосе Эмиль каждый день справляется у учителя о пропавшей собаке. Вскоре доктор Форе приходит к жене и спрашивает, не видела ли она Жанну-Мари. К счастью, он никак не связывает исчезновение дочери и мое. В это время я запускаю руку ей под блузку: ребра у нее тонкие, как прутики, зато уже можно нащупать мягкую, слегка оформившуюся грудь.
— У толстяка в твоем классе сиськи больше моих. Несправедливо! У моей матери вымя, как у коровы.
Я отвечаю, что мне трудно поверить в их родство.
— Это потому, что мы не родные. Меня нашли в корзине, в камышах. Мама пошла на реку стирать белье и нашла меня.
— Так нашли Моисея, — с улыбкой сказал я. — И его мать пошла на реку купаться, а вовсе не стирать. Для этого у них были слуги.