А дальше… дальше — первая в жизни поездка в страну, где говорят по-английски. Правда, не в Старый свет, а в Новый, напористый и деловитый. Путешествие в «старую добрую Англию», которой нет, а может, никогда и не было, еще только предстоит. Если даже оно и не осуществится, то останется мечтой. А что за роман без мечты и печали?
Как по-английски «Батюшки!»?
Издательство «Глас» выпустило мою книгу прозы в английском переводе. Одновременно поэт и переводчик Ричард Маккейн перевел на английский сборник стихов и пригласил меня в Пушкинский клуб, который довольно давно существует в Лондоне и где регулярно происходят встречи с писателями из России. Презентация книги и чтение стихов по-русски и по-английски были намечены на 15 мая.
Я приехала в Лондон 3 мая с тем, чтобы почти сразу отправиться в Шотландию, где на славистском факультете Эдинбургского университета должна была состояться моя встреча со студентами, изучающими русский язык. Но все это я говорю не для того, чтобы рассказать о себе, а чтобы поделиться мыслями, связанными с этой поездкой. Если меня спросят, как все было и как прошли встречи в Эдинбурге и Лондоне, я скажу: «Хорошо». Аудитория была, как англичане говорят, all ears. В нужных местах смеялась, в нужных хмурилась. Я имею в виду прозу. Но и стихи тоже слушали затаив дыхание, что меня особенно удивило, потому что я слабо верю в перевод стихов. Нет ничего интимнее звуков. Перевод звуковой ткани невозможен. Возможна только полная замена одних звуков другими. Но если невозможен перевод звуков, то уж тем более невозможен перевод пауз, то есть той воздушной среды, в которую звуки помещены. А она (воздушная среда) не менее важна, чем значимые слова или восклицания типа английских «упс», «ауч», «вау» или русских «ой», «ай», «ах».
В словаре наше «батюшки!» переведено как good gracious! Но разве это то же самое?
Понимаю, что сужу как профан, как человек, чей переводческий опыт ограничился переводом в студенческие годы нескольких стихотворений поэтов потерянного поколения (Руперт Брук, Уилфред Оуэн). Я перестала пытаться переводить, когда увидела, что меня непреодолимо тянет использовать оригинал для писания собственных стихов. Поняв, что происходит не совсем то, я бросила этим заниматься.
Другой язык — это не просто другой словарь и другая грамматика. Это другая вселенная, в чем я лишний раз убедилась, прочитав подаренную мне моими английскими друзьями книгу Lost in Translation. Написала ее литератор и музыкант Ева Хофман, родившаяся в Кракове в 1946 году и в тринадцать лет эмигрировавшая с родителями в Канаду, а позже в Штаты. У нее первой я прочла о трудностях врастания в чужую речь. Именно в речь, а не в жизнь, о чем и до нее многие писали. Она, конечно же, имеет в виду не языковый минимум, нужный, чтоб объясниться на улице или в магазине, а речь, необходимую для полноценной жизни и самоидентификации. У нее первой я прочла о трудностях рождения звуков при произнесении слов на иностранном языке. «Мой голос делает странные вещи. Кажется, он возникает не из тех частей тела, что раньше. Он рождается из горла — напряженный, тонкий и матовый голос без модуляций, подъемов и спадов, которые бывали раньше, когда он шел из живота и через голову…» Вот она, нутряная связь с языком. Ева Хофман слишком тонка и требовательна, она слишком хорошо знает, что значит владеть речью, чтоб удовлетвориться ее суррогатом. Вот как она пишет о диктате языка, о том,