У него и теперь, видать, недостало простого уважения к ней. Ведь не для ее радости он вздумал объявиться живым, а для себя. Подумал бы: зачем ей надо видеть его через сорок лет?
Зачем? На что?..
Шляпу завел, да ничего не накопил под шляпой.
Он хочет выпросить прощение. Пускай… А зачем оно ему? Что оно изменит в его жизни? Для самочувствия? Для облегчения? А это значит — тоже для себя.
А что же для нее?
Подумал ли, бесстыжий, что самое его письмо теперь как сальное пятно на ее ничем не замаранной жизни? А если он явится сам… Это уж не пятно, которое легко замыть прямыми и открытыми словами. Если он явится, то ей придется объяснять народу гораздо больше, чем Арише о письме. Пойдут расспросы, и дня не хватит на ответы.
Не выйдет, мистер Т. Бахрушин! Не будет этой встречи.
Ни с ней, ни с дочерью Надеждой, ни с внуками. Нет их для него. Другие — как хотят. Всякий решает за себя. Не посол же ведь, не представитель какой-нибудь, к которому нельзя не выйти, не пригласить отведать хлеба-соли…
Турист! Ну и туриствуй как угодно. Она-то тут при чем? И если уж он хочет ее помнить, так пусть помнит той, какой она была. Зачем же ей теперь показывать себя в этом возрасте?
Она не встретится с ним ни за что. Это решено…
— Говорят, письмо какое-то вы, Дарья Степановна, из Америки получили? — вдруг ни с того ни с сего спросил фельдшер, сделав прививку очередной телке.
«А откуда тебе это известно?» — хотела было спросить Дарья Степановна, но, тут же догадавшись, откуда известно фельдшеру о письме, ответила:
— Да, Иван Кузьмич, я получила письмо с того света. Да только оно ко мне имеет мало касательства. К племяннику хочу поехать. В Кушву.
— Зачем это вдруг?
— Затем, чтобы без меня к другим людям это письмо имело меньше касательства, — пресекла она показавшийся ей неучтиво начатым разговор и ушла из телятника.
Немного времени понадобилось, чтобы «американское письмо», пересказанное Аришей с добавлениями и домыслами, вызвало оживленные пересуды не только в Бахрушах, но и в соседних деревнях.
Заговорили старые, казавшиеся навсегда умолкнувшими годы. Вспомнились далекие семейные подробности первых Бахрушиных, по фамилии которых и была названа нынешняя «столица» объединенного колхоза.
Если собрать только самое интересное, рассказанное в эти дни, то едва ли нашлось бы перо, способное перенести все это на бумагу.
Глубже и старательнее других перекапывали старину Тудоевы. Воспоминания семидесятилетнего шеф-конюха Кирилла Андреевича Тудоева и его жены Пелагеи Кузьминичны, или в просторечье Тудоихи, заслуживают наибольшего доверия, хотя эти люди, склонные к сказительству, и отдавали чрезмерную дань приукрашиванию прошлого.