— Думаешь, если мы будем молчать, все самой собой рассосется?
Калеб молчит.
— Следующий поворот наш, — сухо напоминаю я, потому что Калеб продолжает ехать в левом ряду.
— Я знаю, Нина, куда ехать. — Он поворачивает направо, включает поворот у знака съезда. Но через минуту проезжает мимо съезда на боковую дорогу.
— Ты только что… — Упрек застревает у меня в горле, когда я вижу его лицо, перекошенное от горя. Мне кажется, он даже не понимает, что плачет. — Калеб…
Я протягиваю к нему руку, но мешает эта чертова пропасть. Калеб поворачивает в парк, выходит из машины и идет вдоль дорожного кармана, делая глубокие вдохи, от которых раздувает грудную клетку.
Через минуту он возвращается.
— Я развернусь и назад, — сообщает он. Мне? Натаниэлю? Самому себе?
Я киваю. И думаю: «Если бы это было так легко».
Натаниэль крепко стискивает зубы, чтобы впитывать в себя гул дороги. Он не спит, а только делает вид, что само по себе тоже неплохо. Родители разговаривают, но настолько тихо, что он не всегда улавливает окончание фраз. Возможно, он больше никогда не будет спать. Может быть, он будет, как дельфин, всегда наполовину бодрствовать.
Мисс Лидия рассказывала им в прошлом году о дельфинах, после того как они превратили класс с помощью голубой гофрированной бумаги в океан и расклеили блестящих морских звезд. Оттуда Натаниэль и узнал обо всем: дельфины закрывают один глаз и отключают одну половину мозга — одна сторона спит, когда другая остается настороже. Ему известно, что самки дельфинов плывут за своими спящими детенышами и подталкивают их в подводные течения, как будто их соединяют невидимые нити. Он знает, что пластмассовые кольца, которыми скрепляют упаковку из шести баночек кока-колы, могут поранить дельфинов, заставить их выброситься на берег. И тогда, даже несмотря на то что они дышат кислородом, они там погибают.
Еще Натаниэль знает: если бы он мог, то открыл бы окно и выпрыгнул из машины, да так далеко, что перелетел бы через дорожное ограждение и высокий забор вдоль отвесного скалистого утеса и нырнул прямо в расстилающийся внизу океан. У него была бы скользкая серебристая кожа и на губах постоянно играла улыбка. У него был бы особый орган — как сердце, но другой, наполненный маслом, и его назвали бы «дыней», как овощ, который мы едим летом. За одним исключением: этот орган находился бы на лбу и помогал ему ориентироваться даже в самых черных глубинах океана.
Натаниэль представил себе, как плывет от берегов Мэна на другой край земли, где уже наступило лето. Он сильно-сильно жмурится, сосредоточивается на том, чтобы издать радостный звук, на том, чтобы плыть на этот звук и слышать, как он эхом возвращается к нему.