— Возможно.
Я молчу о своих мыслях: «А где же был Бог, когда все это произошло?»
В моем кабинете все без изменений. Я осторожно присаживаюсь во вращающееся кресло, раскладываю на письменном столе бумаги, прослушиваю записи на автоответчике. Приятно возвращаться туда, где все осталось именно таким, каким я это запомнила.
Стук. Входит Питер и закрывает за собой дверь.
— Не знаю, что сказать, — признается он.
— Тогда ничего не говори. Просто садись.
Питер устраивается в кресле по ту сторону стола.
— Ты уверена, Нина? Я хочу сказать: не слишком ли психиатр торопится с выводами?
— Я видела то же, что и она. Я пришла к тем же выводам. — Я смотрю на приятеля. — Питер, специалист обнаружил следы проникновения.
— Господи! — Питер в смятении машет руками. — Чем я могу тебе помочь, Нина?
— Ты и так уже помогаешь. Спасибо. — Я улыбаюсь ему. — Чье мозговое вещество обнаружено там, в машине?
Питер останавливает на мне ласковый взгляд:
— Кому, черт побери, какое дело? Не думай об этом. Тебе и на работу не стоило выходить.
Я разрываюсь между желанием довериться ему и страхом подорвать его веру в меня.
— Питер, — наконец негромко признаюсь я, — так легче.
Повисает продолжительное молчание. А потом…
— Лучший год? — подзадоривает меня Питер.
Я хватаюсь за спасательный трос. Это просто — я получила повышение, а через несколько месяцев родился Натаниэль.
— Тысяча девятьсот девяносто шестой. Лучший пострадавший?
— Чистокровный Поли из мультфильма «Неудачник». — Питер поднимает голову, когда в кабинет входит наш начальник Уолли Мофетт. — Здравствуйте, шеф, — приветствует он Уолли, а потом обращается ко мне: — Лучший друг? — Питер встает и направляется к двери. — Ответ — я. Когда угодно, где угодно. Не забывай об этом.
— Хороший парень, — замечает Уолли, когда Питер уходит.
Уолли Мофетт — типичный окружной прокурор: мускулистый, словно акула, с густой копной волос и ртом, полным великолепных зубов, как у кинозвезды. Одни эти зубы могли бы обеспечить ему перевыборы. К тому же он отличный юрист: он может добраться до самого сердца еще до того, как ты поймешь, что сделаны первые надрезы.
— Не стоит и говорить, что работа будет ждать тебя, когда ты будешь готова, — начинает Уолли, — но я лично запру дверь, если ты планируешь вернуться слишком быстро.
— Спасибо, Уолли.
— Нина, мне чертовски жаль.
— Да.
Я опускаю глаза в книгу для записей. Под ней лежит календарь. Ни одной фотографии Натаниэля на моем столе — долговременная привычка, выработанная годами в окружном суде, когда в мой кабинет вваливался всякий сброд, чтобы представить свое дело в суде. Я не хотела, чтобы они знали, что у меня есть семья. Не хотела, чтобы они вернулись и преследовали меня.