Я встречаюсь с мужем взглядом поверх головы нашего сына. Он встает, продолжая обнимать Натаниэля.
Я заставляю себя отвернуться. Вспомнить сотни детей, которых встречала, — в синяках, грязных, голодающих, на которых никто не обращает внимания, — которые кричат, когда их забирают из семьи, и умоляют оставить с избивающей матерью или отцом.
— Дружище, — тихо произносит Калеб, заставляя Натаниэля посмотреть на него. — Ты знаешь, больше всего я хотел бы быть с тобой. Но… у меня дела.
Натаниэль качает головой, его личико съеживается.
— Я приеду, как только выдастся минутка.
Калеб подходит ко мне с Натаниэлем на руках, отдирает его от себя и передает в мои объятия. Натаниэль плачет так горько, что его буквально душат молчаливые рыдания. Его тельце сотрясается под моей ладонью, как очнувшийся от спячки ящер.
Калеб делает шаг к грузовику, и Натаниэль поднимает голову. Его глаза напоминают черные щелочки. Он поднимает кулак и бьет меня по плечу. Потом еще раз и еще — я вызвала приступ гнева.
— Натаниэль! — резко одергивает его Патрик.
Но мне не больно. Физическая боль ничто в сравнении с болью душевной.
— Регрессия — ожидаемое явление, — шепотом комментирует доктор Робишо, когда мы вместе наблюдаем, как Натаниэль апатично лежит на животе на ковре в игровой комнате. — Его семья распадется; по его мнению — он всему виной.
— Он бросился к отцу, — говорю я. — Вы бы только видели…
— Нина, вам ли не знать, что это совершенно не доказывает невиновность Калеба. Дети в такой ситуации верят, что у них с родителями существует особенная связь. То, что Натаниэль побежал к отцу, — хрестоматийное поведение.
Или я, возможно, хочу верить, что Калеб ни в чем не виноват. Но я отмахиваюсь от сомнений, потому что я на стороне ребенка.
— И что мне делать?
— Ничего. Абсолютно. Продолжайте быть просто мамой, какой были всегда. Чем быстрее Натаниэль поймет, что жизнь не изменилась, тем быстрее он переживет потрясение.
Я прикусываю губу. Для Натаниэля было бы лучше, если бы я могла признать свои ошибки, но как же это непросто!
— Не хотелось бы сравнивать… Я на работе по десять часов в день. Меня нельзя назвать образцовой матерью. Калеб был настоящим отцом. — Я слишком поздно соображаю, что это не совсем подходящие слова. — Я хочу сказать… ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Натаниэль переворачивается на бок. В отличие от остальных посещений кабинета доктора Робишо, сегодня ничего не привлекает его внимания. Карандаши не тронуты, кубики аккуратно сложены в углу, кукольный театр в забвении.
Психиатр снимает очки и протирает стекла краем свитера.