Томас учтиво встает:
— Да, ваша честь.
За столом защиты встает адвокат:
— Я представляю отца Шишинского, и мы готовы, ваша честь.
Я видела подобное тысячу раз. Один из приставов подходит к судье. Он поступает так для того, чтобы защитить судью. В конце концов, люди, которые выступают в качестве подсудимых, — преступники. Все может произойти.
Двери камеры предварительного задержания открываются, и вводят священника. Руки его скованы впереди наручниками. Я чувствую, как сидящий рядом Калеб перестает дышать, и мертвой хваткой вцепляюсь в сумочку, лежащую у меня на коленях.
Второй пристав ведет подсудимого к столу защиты, за заграждение, потому что ему придется стоять перед судом, когда судья спросит, признаёт ли он себя виновным. Сейчас он настолько близко ко мне, что я могу до него доплюнуть. Могу шепнуть, и он услышит.
Я приказываю себе успокоиться.
Перевожу взгляд с судьи на пристава. Он беспокоит меня больше всех. Он стоит за спиной у священника, чтобы удостовериться, что тот сел.
«Отходите. Отходите. Отходите. Отходите».
Я опускаю руку в сумочку, нащупываю знакомые вещи, потом натыкаюсь на пистолет, которые тут же ложится мне в руку. Пристав отступает в сторону — этот подсудимый хоть и мерзавец, но имеет право пообщаться со своим адвокатом наедине. По залу суда, как крошечные насекомые, носятся слова — я не обращаю на них никакого внимания.
Я встаю — и как будто прыгаю с утеса. Мир завертелся в калейдоскопе цвета и света, тело набирает скорость, ноги — над головой. Потом я думаю: «Прыжок — первый шаг к тому, чтобы научиться летать».
В два шага я пересекаю проход. За один вдох приставляю пистолет к голове священника. И четыре раза нажимаю на спусковой крючок.
Пристав хватает меня за руку, но я не выпускаю оружие. Я не могу, пока не узнаю, что сделала это. Повсюду кровь, крики. Я падаю вперед, на заграждение, где и должна сидеть.
— Я попала? Он мертв?
Меня прижимают к полу, и когда я открываю глаза, то вижу его: священник лежит всего в нескольких метрах от меня, у него снесло половину головы.
Я выпускаю из рук пистолет.
Вес, давящий на меня, приобретает знакомые черты, и я слышу, как Патрик шепчет мне на ухо:
— Нина, прекрати! Перестань сопротивляться!
Его голос возвращает меня к действительности. Я вижу, как адвокат защиты прячется за столом стенографистки; вижу журналистов — их камеры вспыхивают, как поле светлячков, — и судью, который жмет на тревожную кнопку на столе и требует освободить зал суда. И белого как мел Калеба.
— У кого-нибудь есть наручники? — спрашивает Патрик.